Дьявол против кардинала(Роман)
Шрифт:
Солдаты положили убитых рядком. Проходя мимо этой траурной шеренги, Шомберг вдруг остановился и вгляделся в изуродованное молодое лицо, показавшееся ему знакомым. Это был граф де Море.
— Ваше высокопреосвященство! — капитан гвардейцев упал перед Ришелье на колени и стал целовать край его сутаны.
— Встаньте, встаньте, сын мой, — мягко сказал кардинал, поднимая его за плечи. — Что привело вас ко мне?
— Мое имя Шарлю, я капитан гвардейцев. Верой и правдой служу его величеству… и вашему высокопреосвященству…
Капитан
— Вчера я сопровождал его светлость в Парламент, — решился он, наконец, — и наш добрый герцог… господин де Монморанси просил меня увидеться с вами и просить… Ваше высокопреосвященство! — капитан снова рухнул на колени. — Заступитесь за него перед его величеством! Герцог будет честью служить вам до самой смерти! Спасите невинную душу! Возьмите мою, если нужно!
Ришелье отвернулся и не отвечал. Капитан не решался встать с колен и не знал, что ему делать. Вдруг он с удивлением заметил, что плечи кардинала вздрагивают, а вскоре ему послышались приглушенные всхлипы.
Его высокопреосвященство достал из рукава батистовый платок и утер им слезы. Когда он повернулся, его глаза были красными и влажными.
— Вы верный слуга и честный человек, — сказал он капитану приглушенным голосом и прерывисто вздохнул. — Поверьте мне, никто так не опечален случившимся, как я. Я искренне любил герцога… И люблю его до сих пор, — поправился он. — Я непременно поговорю с его величеством…
— Ваше высокопреосвященство! — капитан задохнулся от радости. — Господин кардинал! — он вновь прижал к губам подол сутаны, точно святую хоругвь.
— Будет, будет, — мягко улыбнулся Ришелье и перекрестил его. — Ступайте, друг мой, ступайте…
…Под стенами дворца архиепископа Тулузского день-деньской толпился народ. Когда король проезжал во дворец, толпа опускалась на колени, крича: «Пощады! Пощады!» Эти крики пробивались сквозь толстые стены из розового камня.
— Вы слышите, о чем просит ваш народ? — со сдерживаемым гневом спросила Людовика Анна Австрийская.
За то время, что они жили в Тулузе, она похудела и побледнела. Но ее мало заботило, как она выглядит. Принцесса Конде, сестра несчастного Монморанси, вообще не умывалась и не причесывалась: она почти не спала, чтобы рано утром попасться на глаза королю и вновь попросить о пощаде для брата.
— Нет, — отвечал непреклонный Людовик, — пощады не будет, пусть умрет. Нет греха в том, чтобы предать смерти человека, который это заслужил. Я могу лишь пожалеть о нем, раз он по своей вине попал в беду.
— Пощады! Пощады! — доносилось с улицы.
Утром в Парламенте состоялось заключительное заседание суда. Председателем был Шатонёф. Его отец когда-то служил отцу Монморанси, и теперь в Лангедоке его считали предателем. Всем было ясно, что смертного приговора не избежать, но герцога все так любили, что у судей сердце обливалось кровью. Старейшина парламента не нашел в себе силы произнести роковые слова вслух и прислал запечатанную записку: «Я, Ж. Н., крестник коннетабля де Монморанси, согласен с тем, чтобы герцог Анри де Монморанси был обезглавлен».
— Пощады! Пощады!
Король стоял у окна и барабанил пальцами по стеклу. Придворные в молчании застыли поодаль. Было такое впечатление, будто в комнате покойник.
— Да есть ли у вас сердце! — с чувством воскликнула Анна.
Людовик повернулся и облил ее таким ледяным взглядом, что она отшатнулась.
— Я не был бы королем, если бы позволил себе иметь личные чувства, — произнес он скрипучим голосом и отвел глаза. Ему не преминули донести, какие украшения имел при себе Монморанси во время злосчастного столкновения при Кастельнодари.
В этот момент двери раскрылись, и вошел капитан гвардейцев Шарлю. Медленными шагами он приблизился к королю, держа в вытянутых руках орден Святого духа и маршальский жезл осужденного.
— Пощады, ваше величество! — вскрикнул он вдруг и бросился на колени. Все присутствующие последовали его примеру.
Людовик почувствовал комок в горле. По его щекам потекли слезы, которых он не утирал. И все же обратного пути не было.
— Скажите ему, что единственная милость, какую я могу ему оказать, — это что палач к нему не прикоснется, — велел он капитану. — Его не свяжут, просто отрубят голову.
Монморанси отвели целый день на то, чтобы исповедаться и причаститься. Это была неслыханная милость: обычно между оглашением приговора и казнью проходило не более двух часов. Герцог написал три письма — жене, сестре и кардиналу де Лавалетту, своему доброму другу, но король разрешил передать только записку к жене.
Утром тридцатого октября 1632 года ворота тулузской ратуши были наглухо закрыты; стража получила приказ никого не впускать. Во внутреннем дворе, вокруг наскоро сколоченного эшафота выстроились городские чиновники в парадных одеждах, прево с охраной и гвардейцы во главе с капитаном Шарлю. Здесь же стояли отец Арну, духовник короля, и бледный кардинал де Лавалетт с глубокими тенями под глазами.
Около девяти часов появился Монморанси. Он был в легком костюме из тонкого белого сукна (свой расшитый золотом кафтан он отдал тюремщикам), руки связаны шелковым шнурком. Встал под благословение отца Арну, затем с трудом поднялся по ступеням на эшафот. Памятуя о мучительной смерти Шале, для казни герцога решили использовать итальянскую машину — острый топор, зажатый меж двух деревянных стояков. Палач в красном колпаке шагнул навстречу, но Монморанси остановил его гневным взглядом:
— Не смей ко мне прикасаться!
— У вас слишком длинные волосы, — смущенно пролепетал тот, — позвольте их обрезать…
Монморанси сам завязал себе глаза и лег на плаху. Его тело тотчас пронзила боль от недавних ран, и он не сразу нашел удобное положение. Палач дернул за веревку, топор упал, и голова отделилась от тела. Убитый горем Лавалетт велел положить останки друга в свою карету и отвез их к месту захоронения.
….Король стоял у окна, заложив руки за спину. Заслышав шаги, он быстро обернулся, пошел навстречу отцу Арну и преклонил перед ним колено, склонив голову. Священник перекрестил его и вздохнул.