Дьявол против кардинала(Роман)
Шрифт:
— Ах, это вы, господин де Сен-Марс, — сказала она, вглядевшись. — Вы меня напугали.
— Рад, что вызвал в вашей душе хоть какое-то чувство.
Девушка, казалось, не расслышала горькой нотки, прозвучавшей в этих словах.
— Позвольте же мне пройти!
— Вы избегаете встреч со мной! Но отчего? — спросил Сен-Марс, боком поднимаясь вперед нее по лестнице.
— Я не избегаю их и не ищу! Я тороплюсь на репетицию балета; я уже и так опаздываю, к тому же нетвердо знаю свою роль…
— Вашу роль! — с пафосом воскликнул молодой человек, снова встав у нее на пути. — Я желаю предложить вам иную, лучшую роль — роль маркизы де Сен-Марс!
Мадемуазель
Сен-Марс ждал ответа; нужно было что-нибудь сказать — неважно, что.
— Простите, сударь, но в балете я принцесса, — девушка ловко проскользнула мимо него и убежала.
Пока ее каблучки стучали по паркету, в голове гудела разноголосица мыслей, вызванных неожиданным предложением. Если это шутка, то очень злая! Правда, Сен-Марс уже давно преследует ее своими ухаживаниями, но его мамаша, верно, подобрала ему партию получше. И потом, король наверняка не даст согласия на брак; не разрешил же он Мари де Отфор выйти замуж за Жевра! Хотя тут другое дело; Сен-Марс мужчина, Люинь же был женат… Да полно, вправду ли он хочет на ней жениться? Все знают, что он завсегдатай в доме Марион Делорм на Пляс-Рояль! Впрочем, не свататься же он к ней ездит; она многих принимает, были бы деньги… Может быть, спросить совета у кардинала? Нет, лучше пока ничего ему не говорить…
В приемной она почти столкнулась с Мари де Отфор, которая шла к ней навстречу.
— Ну где же ты пропадаешь? — воскликнула та. — Сколько можно ждать!
— Представь себе, меня задержал на лестнице господин де Сен-Марс и говорил мне всякие глупости.
— Он просто нахал и невежа! — Мари вспыхнула, и глаза ее гневно загорелись. — Просто непонятно, как он сумел втереться в доверие к королю! Наговаривает ему на меня, несчастный соглядатай, кардиналов прихвостень! Я буду не я, если уже через полгода его не прогонят!
Обе, шурша юбками, скрылись за дверью в зал, где уже шла репетиция.
В сентябре Ришелье постиг новый удар: кардинал де Лавалетт скончался в Лионе от пневмонии. Четыре месяца он держал осаду в цитадели Турина, после того как жители города открыли ворота испанцам, которых привел Томас Савойский. Затем вступил в переговоры и ловко сумел повернуть дело так, чтобы избежать капитуляции, заключил перемирие на два месяца, вывел свои войска из Турина и сохранил для Франции несколько крепостей. Но смерть ему провести не удалось… Сидя на постели, Ришелье раскачивался из стороны в сторону, обхватив голову руками. Если б он мог отдать свою кровь, чтобы спасти жизнь друга! Но поздно, поздно, поздно…
Людовик приехал в Гренобль, чтобы встретиться там с Кристиной. Они не виделись десять лет. Располневшая Кристина теперь поразительно напоминала свою мать: та же надменная поза, то же упрямое выражение лица, та же манера нервно обмахиваться веером, сдувая кудряшки с выпуклого лба. Ришелье не любил и глубоко презирал эту недалекую, самовлюбленную женщину, а теперь к его чувствам примешивалась еще и злость: кардинал де Лавалетт отдал свою жизнь, чтобы эта клуша, тайно вывезенная из Турина под покровом ночи, строила из себя владетельную герцогиню.
Возможно, сходство с матерью бросилось в глаза и Людовику; во всяком случае, он говорил с сестрой сухо и без всякой душевной теплоты. Он предложил взять на себя заботу о воспитании племянника — ее четырехлетнего сына Карла-Эммануила II — и вплоть до его совершеннолетия установить над Савойей французский протекторат. Кристина усмехнулась:
— Протекторат! Уж не готовите ли вы Савойе судьбу Лотарингии?
— Поймите же, — Людовик уже выходил из себя, — вы можете лишиться регентства, а ваш сын — престола. Сила сейчас на стороне братьев вашего мужа, а вы здесь никто, понимаете вы это или нет?! Я предлагаю вам помощь, заботясь о вас как брат!
— Ах, вот как? — Кристина вложила в эти слова всю иронию, на какую только была способна. — Какая трогательная братская любовь!
Людовик вскочил со стула и несколько раз прошелся по комнате. Встретился взглядом с Ришелье, стоявшим у окна: ну как с ней прикажете разговаривать? Кристина продолжала обмахиваться веером, сидя в кресле.
— Да будет вам известно, ваше высочество, что у короля Франции есть собственные государственные соображения, — сдерживаясь изо всех сил, заговорил кардинал. — Ему не нужны враги на границах королевства. Если вы не способны осознать, что ваш брат заботится и о ваших интересах, ему остается лишь договориться с принцем Томасом и кардиналом Морицем. Франция важнее семейных уз.
— Ну конечно! — герцогиня вскочила с кресла, словно ее подбросило пружиной. — Кому об этом говорить, как не вам! Ведь это вы разрушили нашу дружную семью!
Ришелье обменялся взглядом с королем: начинается!
— Мой брат слишком доверчив и мягок, — продолжала Кристина, — тогда как ему следовало бы…
— Довольно! — резко перебил ее Людовик. — Предоставьте мне самому решать, что мне делать. Вы не желаете моей опеки?
— Нет!
— В таком случае, знайте: я не предлагаю дважды.
Людовик вышел, грозно насупив брови; Ришелье последовал за ним под уничтожающим взглядом герцогини.
В конце октября молодой голландский адмирал Мартин Тромп разгромил в Ла-Манше испанский флот. Из семидесяти кораблей уцелели только семь, сумевшие добраться до Дюнкерка. Десятитысячный десант, который должен был высадиться в Пикардии, лежал теперь на дне моря, и кардинал-инфант во Фландрии мог рассчитывать только на свои силы. Но Франция не сумела воспользоваться этим успехом: как всегда, внешние проблемы не удалось решить из-за внутренних. В Нормандии пятый месяц продолжалось восстание босоногих — крестьян, добывавших соль. С началом войны пришлось ввести новые налоги — на соль, напитки, табак, карты, игру. Ришелье поступал так против воли, зная, что добром это не кончится, но иначе не мог. Он обложил налогом и богатых, «новых дворян», вотчинные земли, сдаваемые внаем. И вот теперь приходилось снимать с фронта лучшие части — между прочим, иноземных наемников, на уплату жалованья которым и шли эти чертовы налоги, — чтобы железной рукой усмирять бунтующих крестьян.