Дьявол в маске

Лондон

Апрель 1811 года

Леди Люсинда Грей точно еще не решила, как ей поступить, когда чересчур настойчивый Мэтью Реддинг, лорд Катберт, сравнил ее глаза с Эгейским морем. Или с самым сверкающим из сапфиров. «Все это мне говорили и раньше», — с некоторым сожалением признала Люсинда. Причем говорили так красочно, как и не снилось бедному лорду Катберту.

— Придется мне упасть в обморок, полагаю… —

пробормотала Люсинда, поправляя косынку из алансонского кружева, изящно заправленную в вырез ее бледно-желтого платья.

Лорд Катберт быстро отвёл взгляд от груди Люсинды, и его круглое лицо вспыхнуло.

— Прошу прощения, миледи, — пробормотал Катберт.

Люсинда тотчас поняла, о чем думал сейчас ее самый серьезный поклонник; он думал, что ему удалось обольстить ее настолько, что у нее закружилась голова, и она лишилась дара речи, захваченная происходящим.

— Лорд Катберт, я вас извиняю. — Пользуясь моментом, Люсинда, незаметно освободила руку из его влажной ладони. Соскользнув на другой конец диванчика, и загораживаясь подушкой из золотистого дамаста, она попросила:

— Прошу вас, продолжайте, милорд.

Люсинде не терпелось увидеть, чем все кончится, хотя было ужасно соблазнительно упасть в обморок. Это был бы, без сомнения, очень эффектный обморок. Неумелая попытка лорда Катберта быть романтичным чем-то напоминала дорожное происшествие, и девушку просто мучил вопрос — чем же все это закончится?

«Обморок отменяется», — признала Люсинда со вздохом разочарования.

На протяжении последних нескольких недель она накопила гораздо больше опыта в подобных делах, чем могла себе когда-либо вообразить или пожелать. Бесконечная череда поклонников, оказавшихся у ее порога в этом сезоне, нисколько ее не радовала.

Виновата же во всем была ее дорогая подруга Амелия. Мысли Люсинды прервал громкий голос лорда Катберта. Не выйди Амелия в прошлом году замуж за графа Нортропа, и не демонстрируй эта пара на удивление всем свою любовь так открыто… Ну, тогда бы Люсинда не оказалась бы в столь затруднительной ситуации.

Считаясь престарелой девой на протяжении последних нескольких сезонов, Амелия до появления графа Нортропа оставалась стойкой сторонницей прав женщин на независимость и самостоятельность, другими словами, на право женщины не выходить замуж.

— Если бы только лорд Нортроп не сломил сопротивление Амелии, — пробормотала Люсинда.

Однако мужчина, сидевший рядом с ней, ничего не услышал и продолжал разглагольствовать. Причем лорд Катберт был настолько погружен в свою заготовленную заранее речь, что Люсинда смогла вернуться к своим размышлениям о событиях, которые привели к тому, что лорд оказался в ее гостиной.

Незаметно считая крылатых херувимов, населяющих лепной потолок, она с сожалением признала, что лорд Нортроп, если быть точной, вовсе не преодолевал сопротивление Амелии. Все было совсем не так. В день, когда эти двое встретились, похоже, на небесах запели ангелы и сам Купидон чуть не рухнул с небес от радости, соединяя такую парочку.

«Нет-нет, никакой снисходительности и доброты», — мысленно укорила

себя Люсинда. Но… она обожала Амелию как собственную сестру, и не радоваться обретенному ею блаженству в браке было бы непростительно. И если уж совсем честно, то Люсинда была рада за подругу. Просто обе они были совершенно уверены, что любовь — всего лишь уловка, изобретенная для поэтов. Чтобы было о чем писать…

А теперь стоит только посмотреть на Амелию и ее мужа, чтобы понять, насколько они с подругой ошибались.

Но настоящая сложность заключалась вот в чем… Лондон есть Лондон, и блаженное состояние Амелии означало: в светском обществе полагали, будто она, Люсинда, последует примеру подруги и тоже немедленно влюбится.

Честно говоря, Люсинду несколько тревожила вся эта история.

А от Амелии — никакой помощи. Совершенно уверенная в том, что Люсинда должна разделить ее счастье, она не предприняла ничего, чтобы защитить свою подругу и развеять ложные ожидания света. Напротив, Амелия старалась предоставить Люсинде любую возможность достичь такой же степени блаженства. Но огромное число потенциальных претендентов вызвало у Люсинды только разочарование, и Амелия уже почти отчаялась устроить счастье своей подруги.

Вот так Люсинда и оказалась в обществе лорда Катберта, и правила хорошего тона вынуждали ее терпеть его разглагольствования о бессмертной любви.

Катберт пригладил свои жирные каштановые волосы, и это заставило Люсинду оторваться от своих мыслей. Театрально откашлявшись, прочищая горло, лорд продолжил свои попытки поэтической лести:

— Леди Люсинда, ваши глаза, будьте уверены, — синейшие из синих. Синейшие из всех, какие я когда-либо видел. Правда, без сомнения.

Люсинда уставилась на него в изумлении. Она не знала, что и ответить на такой комплимент.

Лорд Катберт в растерянности заморгал:

— Д-да, довольно синие. Действительно — очень синие.

И в этот момент Люсинда осознала: не может неглупая леди терпеть и дальше всю эту чушь.

— Милорд… — Она встала с дивана, разглаживая тонкие батистовые юбки своего утреннего туалета. — Милорд, боюсь, наше с вами время истекло.

Катберт тут же вскочил со своего места. Шагнув к хозяйке, проговорил:

— Леди Люсинда, вы, наверное, нехорошо себя чувствуете?

Именно этой реплики она и ждала. Ей уже приходилось сталкиваться и с гораздо более докучливыми женихами за последние три недели, и теперь у нее не было сомнений в том, что ее актерский талант и на этот раз сослужит ей хорошую службу.

— Ну… Мне кажется… Можно сказать… — Она помолчала и, слегка покачнувшись, поднесла руку к виску. — Я должна покинуть вас. Немедленно, как можно скорее.

Катберт, кажется, решил воспользоваться таким развитием событий. Придвинувшись к ней еще ближе, он коснулся ее руки.

— Моя дорогая леди, скажите мне, что вам нужно, и я тотчас же это исполню.

Гость, конечно, проявил заботу, и Люсинде полагалось бы его поблагодарить, но в ее планы это не входило — она намеревалась изменить ход событий, и теперь ей следовало сделать другой ход.