Дьявол
Шрифт:
— Потому что они всегда царственны, государыня, — ответил Неккер с тихой улыбкой. — Теперь, как и тогда, речь идет о династии и теперь, как тогда, нужно преодолеть личные чувства. Много ненависти скопилось вокруг престола; великий король выдерживал ее напор, но слабого юношу такая ноша сломит. И искупительной жертвой этой ненависти должен пасть тот, кто ее вызывает, — во имя короля. Вот почему я не скрылся, хотя легко мог это сделать, и почему не разделил смерть с моим королем. Вот почему все уже мною давно подготовлено. Вот почему ваш долг, государыня, — как и в тот раз, — понять державную цель мою и не мешать неизбежному ходу событий мелкими сантиментами.
— Да, — прошептала Шарлотта. Оливер продолжал деловым тоном:
— Первым актом регентства после обнародования смерти монарха должно быть разжалование и смещение Ле Мовэ. Вторым актом — восстановление в должности президента Ле Буланже и прочих отставленных советников парламента, а также возвращение всего их имущества. Затем официальный указ парламенту — предать суду Оливера Неккера и Даниеля Барта и создать возможно более громкий процесс. И наконец, утвердить приговор суда без минуты промедления. Арестовать меня вам будет тяжело, — я это сам устрою, всемилостивейшая государыня. Это все. И в этом поклянитесь мне именем короля.
Шарлотта стояла, словно оглушенная; вот она чуть подняла руки.
— Ваше величество! — раздался дрожащий голос Жана де Бона из темного угла зала, — ради всего святого, подумайте…
— Постой, Жан, добрый мой друг! — твердо и громко прервал его Оливер. — Уж если ты в самом деле решил нарушить порядок и спокойствие в государстве, то не захочешь же ты нарушать спокойствие душевное. И ты отлично меня понимаешь, мой умный друг.
Бон умолк. Неккер снова обратился к королеве.
— Вот этот человек — самое драгоценное из всего, что завещал Людовик регентству. Всегда слушайтесь его советов — только не теперь.
Дофин воскликнул, весь красный:
— Не обещайте ничего, матушка!
— Государь, — повернулся к нему Оливер, смерив его взглядом, — вы знаете, как зовет меня ваш народ?
— Да, сеньор, — запнулся принц; большой нос его задергался от волнения — совсем как когда-то большой нос Карла Французского, имя которого он носил.
Оливер увидел это сходство и нахмурился, словно читая в будущих судьбах королевства.
— Так повинуйтесь гласу народа, государь, — сказал он не особенно ласково. — Это весьма важно, когда родишься не Людовиком, а всего лишь сыном Людовика.
Он отвернулся, подошел к покойнику, поцеловал обе скрещенные на груди руки. Затем покрыл мертвеца простыней и отошел.
— Мы здесь больше не нужны, государыня, — сказал он королеве. — Ваш державный долг начинается с той клятвы, которую вы мне дадите.
— Клянусь вам именем вашего короля, — ясно и громко произнесла Шарлотта. И когда Оливер склонился к ее руке, она поймала его руку и поцеловала.
— Это относится не ко мне, а к моему королю, — тихо молвил Оливер, — и он благодарен вам.
Вдруг дофин зарыдал. Нельзя было разобрать отчего именно, он глядел в пол. А когда он поднял свои слегка косые, красные глаза, Неккер уже исчез.
Парижский муниципалитет в течение последних недель лишь с большим трудом предотвращал форменный бунт населения против тирана из замка Сен-Клу. На улицах собирались толпы, раздавались проклятия и угрозы по адресу Дьявола и его управляющего, а на проповеди знаменитого приора отца Антуана Фрадэна, единственного человека, который безнаказанно и невозбранно громил тиранию всесильного министра и его приспешника, сбегался весь город. Муниципалитет принужден был выслать на улицы усиленный патруль, а епископ просил отца Антуана умерить свой пыл и не допускать взрыва народной ярости.
— Пора, — сказал Неккер Даниелю Барту, приехав ночью в Сен-Клу.
— Давно пора, — сказал управляющий, пожимая плечами; — давно пора, если вам больше нравится идти и дать себя повесить, нежели ждать здесь, покуда они придут и нас растерзают. Я вас, кажется, лучше понимаю, чем Фрадэн, который считает вас помешанным, но все-таки отлично выполняет возложенное на него задание. Если мы не очутимся в стенах парламента до того, как парижане узнают о смерти короля, то верховному суду не останется от нас и пуговицы, которой он бы мог украсить виселицу.
— Даниель, — ответил, не торопясь, Оливер, — твои шутки удивительно кислы сегодня. Оно и понятно. Пробейся со своими молодцами через бретонскую границу в Англию или в Португалию, где хорошие шпаги хорошо оплачиваются. Для моей цели достаточно, чтобы ты был осужден заочно.
— Мы через два часа выезжаем, мейстер, — сказал Барт, словно все предыдущее говорилось не ему.
С восходом солнца Оливер и Даниель были уже в Париже. В одежде путешествующих купцов и с фальшивыми бородами вошли они через городские ворота, зажатые между двумя телегами с фруктами и овощами; заспанная стража даже не окликнула их. Они пошли по пустынным улицам, еще серым и влажным от утреннего тумана.
— Хороша была эта жизнь, Даниель? — спросил Оливер.
Барт раздумчиво пожал плечами.
— Да, — сказал он наконец, — во всяком случае она не была скучна, — с моей точки зрения, которая ни для кого не обязательна. Однако, когда в последний раз чувствуешь себя свободным человеком, как вот мы сейчас, мейстер, то нельзя не сказать, что жизнь хороша. А ведь вы были все-таки большим барином, мейстер.
— Я был наполовину королем, Даниель, — медленно, с улыбкой произнес Оливер.
Они молча продолжали путь. На углу улицы Барильери, у самого дворца парламента, Неккер мягко сказал:
— Друг мой, еще есть время повернуть обратно! Моя жизнь поглотила столько чужих жизней, столько любви, неужели и смерть моя должна повлечь за собою то же?! Да, — воскликнул он и остановился, — жизнь была хороша, Даниель; она знала и любовь — особую любовь, сильную любовь, такую, которая может противостоять всей ненависти мира! Клаэс и Элиза, Луиза, Анна… Анна и Людовик — и ты, мой товарищ всей жизни, моя правая рука! Спасибо тебе, Даниель! И прощай! Еще есть время повернуть назад!