Дьявольская альтернатива
Шрифт:
Комаров метнул на Рудина взгляд. Тот неприметно кивнул.
– Из ста сорока миллионов тонн яровой пшеницы и других зерновых культур, на которые мы рассчитывали, теперь сможем получить не больше пятидесяти, – тихо выговорил он.
В комнате воцарилось ошеломленное, ужасающее молчание.
– Это означает, что полный урожай составит сто миллионов тонн, – выдохнул Петров. – Для обеспечения потребностей страны недостает порядка ста сорока миллионов тонн. Мы смогли бы справиться с дефицитом в пятьдесят, даже – семьдесят миллионов тонн. Мы проделывали уже такое раньше: перебивались кое-как, были, конечно, нехватки, да прикупали сколько могли на стороне. Но это…
Рудин закрыл заседание.
– Мы столкнулись с самой серьезной проблемой, с какой нам когда-либо приходилось иметь дело, включая
Когда тринадцать человек и четверо референтов поднялись со своих мест, Петров повернулся к невозмутимому Иваненко и негромко пробормотал:
– Это уже не нехватки, это – голод.
Члены советского Политбюро спустились к своим управляемым личными шоферами лимузинам «ЗИЛ», все еще переваривая сообщение, которое донес до них хилый профессор агрономии, – практически это была бомба с часовым механизмом, подложенная под одну из двух мировых сверхдержав.
Неделю спустя мысли Адама Монро занимали отнюдь не сельскохозяйственные проблемы, а любовные; причем они не имели ни малейшего отношения к сидевшей рядом с ним в партере Большого театра на проспекте Карла Маркса возбужденной посольской секретарше, которая так наседала на него, что он вынужден был пойти с ней на балет.
Он не был балетоманом, хотя ему нравились некоторые музыкальные номера. Однако грация entrechats и fouettes, [4] или, как он сам их называл, – прыжков вокруг да около, – оставляла его равнодушной. Ко второму акту «Жизели», которую давали в этот вечер, его мысли невольно вновь перенеслись в Берлин.
Это был великолепный роман – любовь на всю жизнь. Ему вот-вот должно было исполниться двадцать пять, ей же было девятнадцать, она была темноволосой и совершенно необыкновенной. Из-за ее работы им приходилось держать свою связь в секрете, встречаться украдкой по темным переулкам, чтобы он мог посадить ее в свою машину и отвезти к себе на квартиру в западной части Шарлоттенбурга, стараясь, чтобы их никто не заметил. Они занимались любовью и говорили, она готовила ему ужин, потом они снова занимались любовью.
4
entrechats и fouettes – антраша и фуэте (прим. пер.)
Вначале подпольный характер их романа, словно они были женаты и старались скрыться от остального мира и своих супругов, – придавал пикантность их любовным встречам. Но летом 61-го, когда берлинские леса были переполнены листвой и цветами, когда озера бороздили прогулочные лодки, а с берегов ныряли купальщики, это стало досаждать. Тогда-то он и попросил ее выйти за него замуж, и она почти уже согласилась. Она, вполне возможно, согласилась бы и полностью, но тут возникла «Стена». Ее завершили 14 августа 1961 года, но уже за неделю до этого было очевидно, что ее возводят.
Именно тогда она приняла свое решение и они в последний раз любили друг друга. Она сказала ему, что не может бросить своих родителей, зная, что с ними произойдет: бесчестье, отец потеряет любимую работу, мать – отличную квартиру, которую она ждала столько тяжелых лет. Она не могла погубить карьеру своего младшего брата, который не получил бы хорошего образования, наконец, она не могла смириться с тем, что никогда больше не увидит своей любимой Родины.
Она ушла, а он наблюдал, стоя в тени, как она проскользнула на Восток сквозь последний незаделанный проем в стене. Она была такой печальной, такой одинокой и необыкновенно красивой.
Он никогда ее больше не видел, никогда не рассказывал о ней никому, охраняя ее память в уголке своего скрытного шотландского сердца. Он никогда не докладывал, что любил и все еще продолжает любить русскую девушку по имени Валентина, которая работала тогда секретарем-стенографисткой при советской делегации на конференции
После исчезновения Валентины Берлин ему опостылел. Год спустя его перевели в отделение Рейтер в Париже, а еще через два года он вернулся в Лондон, и стал было вновь стаптывать башмаки в штаб-квартире агентства на Флит стрит, когда знакомый по Берлину, – штатский, работавший в штабе британских войск, расположенном в помещениях построенного при Гитлере Олимпийского стадиона, – предложил встретиться и возобновить знакомство. Они встретились в ресторане и во время обеда к ним присоединился еще один человек. Приятель из стадиона извинился и после кофе удалился. Новый знакомый был дружелюбен и вел ни к чему не обязывающую беседу. Но после второй рюмки бренди он наконец приступил к делу.
– Некоторые из моих коллег в фирме, – заявил он с обезоруживающей застенчивостью, – интересуются, не смогли бы вы оказать нам маленькую услугу.
Тогда впервые Монро пришлось услышать это словцо – «фирма». Позднее он привык к этой терминологии. Теми, кто работал в англо-американском альянсе разведывательных служб, – странном и сдержанном, но все же жизненно важном альянсе, – СИС всегда обозначалась как «фирма». Для ее сотрудников те, кто работал в контрразведывательном органе – МИ-5, были «коллегами». ЦРУ, чья штаб-квартира располагалась в Лэнгли, штат Вирджиния, была «компанией», а ее сотрудники – «кузенами». На противоположной стороне работал «противник», чья штаб-квартира, расположенная по адресу: Москва, площадь Дзержинского, дом номер 2, всегда называлась «центром», а территория к востоку от железного занавеса – «блоком». Площадь, на которой расположился «центр», получила свое наименование в честь Феликса Дзержинского, главы секретной полиции Ленина.
Встреча в лондонском ресторане состоялась в декабре 1964 года, а предложение, которое затем подтвердили в небольшой квартирке в Челси, заключалось в том, чтобы «сделать небольшой забег в блок». Он совершил его весной 1965-го, когда якобы занимался составлением статьи о Лейпцигской ярмарке в Восточной Германии. Он надолго запомнил эту поездку.
Монро выехал из Лейпцига в точно назначенное время и отправился на встречу в Дрезден, которая должна была состояться рядом с музеем Альбертиниум. Ему казалось, что засунутый во внутренний карман пакет оттопыривается, словно там было целых пять библий, и каждый встречный пялится на него. Офицер восточно-германской армии, которому было известно, где русские расположили в Саксонских холмах свои тактические ракеты, запоздал на полчаса, и к этому моменту он уже не сомневался, что два народных полицейских не сводят с него глаз. Обмен пакетами произошел благополучно где-то среди кустов в ближайшем парке. Затем он вернулся к своему автомобилю и поехал на юго-запад в направлении перекрестка на Геру и пограничного поста на границе с Баварией. На окраине Дрездена местный водитель врезался ему в перед, хотя Монро двигался по главной магистрали и у него был приоритет. У него даже не было времени засунуть пакет в тайник между сиденьем и задней панелью машины: он все еще оставался у него в блейзере, во внутреннем кармане.
Он провел в местном полицейском участке два часа, которые показались вечностью, каждую секунду ожидая команды: «Пожалуйста, выверните карманы, mein herr». В кармане у него было достаточно материала, чтобы заработать двадцать пять лет в исправительном лагере в Потьме. Наконец его отпустили. Тогда оказалось, что у него разрядился аккумулятор, и четырем народным полицейским пришлось подтолкнуть ему машину, чтобы запустить двигатель.
Переднее колесо неимоверно скрипело, так как при ударе внутри ступицы был поврежден роликовый подшипник; ему предложили заночевать здесь, чтобы за это время починить колесо. Он взмолился, что его виза истекает сегодня в полночь, – так и было на самом деле, – и вновь отправился в путь. Он прошел пограничный контроль на реке Сааль между Плауэном в Восточной Германии и Хофом в Западной в без десяти двенадцать ночи, проковыляв всю дорогу на скорости двадцать миль в час, разрывая тишину ночи душераздирающим скрежетом. Когда он миновал баварских пограничников на другой стороне реки, он был весь мокрый от пота.