Дьявольская альтернатива

Форсайт Фредерик

– Но не сразу же с тремя, и не в наше время, – заметил Рудин.

– Мы по-прежнему говорим всего лишь о десяти миллионах тонн, которые сможем получить там, – этого явно недостаточно, – присовокупил Комаров.

– Что думает товарищ Степанов? – спросил Рудин.

Глава контролируемых государством профсоюзов очень тщательно подбирал слова.

– В случае широкомасштабного голода этой зимой, весной и на протяжении следующего лета, – произнес он, вертя перед глазами карандаш, – нельзя будет гарантировать отсутствие актов возмущения, возможно, и весьма крупных.

Иваненко, спокойно сидевший на своем стуле и

наблюдавший, как от зажатой между его большим и указательным пальцами западной сигареты с фильтром вверх подымается спираль дыма, почуял вдруг не только дым, который щекотал ему ноздри. Ему множество раз приходилось чувствовать страх других людей: во время арестов, в комнатах для допросов, в коридорах его заведения. Он чувствовал его и теперь. И он, и сидевшие рядом с ним люди были всемогущи и привилегированны, всех их надежно охраняли. Но он знал их всех, как облупленных – на каждого у него было отдельное досье. И он, который не ощущал сам ни малейшего страха, поскольку у мертвых душ нет страха, – он знал, что все они боятся кое-чего даже больше, чем войны. А вдруг советский пролетариат – покорный, страдающий столь долгое время, спокойно несущий свое ярмо, – вдруг он однажды возмутится…

Все взгляды скрестились теперь на нем. Народные «акты возмущения» и способы их подавления были его епархией.

– Я мог бы справиться, – откровенно сказал он, – мог бы справиться с одним Новочеркасском.

За столом послышалось посвистывание втягиваемого в легкие воздуха.

– Мог бы справиться с десятью и даже с двадцатью. Но даже если объединить все ресурсы КГБ, то с пятьюдесятью нам не совладать.

Упоминание о Новочеркасске сразу же оживило, казалось бы, давным-давно забытый призрак, – и он знал, что так оно и будет. Почти тютелька в тютельку двадцать лет назад, 2 июня 1962 года, в крупном промышленном городе Новочеркасске произошли волнения рабочих. И даже эти двадцать лет не смогли заглушить воспоминание о них.

Волнения начались, когда по глупому совпадению одно министерство повысило цены на масло и мясные продукты, а другое урезало зарплату работников гигантского завода по производству локомотивов НЕВЗ на тридцать процентов. Разгневанные рабочие на три дня захватили весь город – неслыханное дело в Советском Союзе. Никогда раньше не бывало, чтобы дрожавших от страха местных партийных боссов загоняли под домашний арест в их собственной штаб-квартире, чтобы сгоняли с трибуны генерала армии, бросались на шеренги вооруженных солдат и забивали смотровые щели танков грязью, чтобы водители не могли ничего видеть и вынуждены были остановить свои боевые машины.

Москва ответила мгновенно и бросила в дело огромные силы. Все дороги, тропы, линии телефонной и телеграфной связи в и из Новочеркасска были надежно перекрыты. Город оказался словно в вакууме – ни одна новость не могла вырваться из него наружу. Для подавления выступления пришлось задействовать две дивизии специальных частей КГБ. На улицах города было застрелено восемьдесят шесть гражданских лиц, больше трехсот было ранено. Ни один из них не вернулся домой, ни один из убитых не был похоронен на местном кладбище. Не только раненых депортировали в лагеря Гулага, но также поступили с членами семей убитых и раненых, если только они продолжали интересоваться судьбой своих близких, – мужчин, женщин, детей, – и поддерживали таким образом воспоминания

о произошедших событиях. Постарались уничтожить все следы, всякое упоминание, но двадцать лет спустя это дело все еще было свежо в памяти обитателей Кремля.

Когда Иваненко включил детонатор своей бомбы, вокруг стола воцарилось молчание. Его разорвал Рудин.

– Ну что ж, прекрасно, в таком случае решение представляется неизбежным. Нам придется осуществить за рубежом закупки в таких масштабах, каких до сих пор не было. Товарищ Комаров, каков необходимый минимум, который требуется закупить за границей, чтобы избежать катастрофы?

– Товарищ Генеральный секретарь, если мы оставим самое минимальное количество селу и используем до последнего зернышка все тридцать миллионов тонн национального резерва, нам надо будет завезти из-за границы пятьдесят пять миллионов тонн. Это означает, что надо будет закупить весь излишек зерна в год рекордного урожая как в США, так и в Канаде, – доложил Комаров.

– Они никогда не продадут нам его, – закричал Керенский.

– Они ведь не дураки, товарищ маршал, – спокойно перебил его Иваненко. – Их спутники типа «кондор» наверняка уже предупредили их, что с нашей яровой пшеницей происходит что-то неладное. Но они не могут знать, что именно, и в каких размерах. Во всяком случае сейчас, но к осени у них сложится вполне определенное представление. А они жадны, бесконечно жадны, когда дело касается больших денег. Я могу поднять объемы производства на золотых рудниках Сибири и Колымы, отправить туда дополнительную рабочую силу из лагерей в Мордовии. Деньги для таких закупок мы сможем собрать.

– Я согласен с вами по одному пункту, – заметил Рудин, – но не по другому, товарищ Иваненко. Может быть, у них будет пшеница, а у нас – золото, но есть возможность, – всего лишь возможность, – что на этот раз они потребуют уступок.

При слове «уступки» все замерли.

– Уступки какого рода? – подозрительно спросил маршал Керенский.

– Никогда не знаешь, пока не начнешь переговоры, – сказал Рудин, – но нам надо ясно представлять, что такая возможность существует. Они могут потребовать уступок в военной области…

– Никогда, – взорвался Керенский, вскочив на ноги с побагровевшим лицом.

– Наши варианты довольно-таки ограничены, – отпарировал Рудин. – Мы ведь уже согласились, что широкомасштабный голод на территории всей страны недопустим. Он отбросит поступательное развитие Советского Союза, а следовательно, всемирную победу марксизма-ленинизма на десятилетие назад, а может быть и больше. Нам нужно это зерно, никаких других вариантов не существует. Если империалисты потребуют уступок в военной сфере, мы, скрепя сердце, можем смириться с этой помехой, которая продлится два или три года, но только для того, чтобы еще быстрее рвануть вперед после этого.

Послышался общий гул одобрения. Рудин был на пороге того, чтобы повернуть заседание в нужное русло.

Но тут встрял Вишняев; он медленно поднялся с места, по мере того, как гул затихал.

– Мы рассматриваем, товарищи, – веско начал он, – исключительно важные вопросы, грозящие последствиями, которые трудно даже вообразить. Я полагаю, что пока еще слишком рано принимать какое-либо окончательное решение. Предлагаю отложить его на две недели, а мы между тем обдумаем, что нам было сказано и предложено.