Дьявольский микроб
Шрифт:
— Ну, не надо торопиться. У вас будет несколько недель придумать историю получше. Однако хотелось бы повидать вашу маму.
— Оставьте ее в покое, черт вас возьми. — Чессингем так стремительно вскочил, что опрокинул стул, на котором сидел. — Моя мать больная старая женщина. Оставьте ее в покое, слышите, Кэвел?!
— Пожалуйста, пойдите и скажите вашей маме, что через минуту я поднимусь к ней, — обратился я к Стелле.
Чессингем рванулся ко мне, но его сестра встала между нами.
— Не надо, Эрик. Пожалуйста, успокойся. — Она посмотрела на меня, будто пригвоздила взглядом к стене, и сказала горько:
— Разве ты не видишь, что мистер Кэвел — человек, который все делает по-своему?
В этом она была права.
— Вы совершаете чудовищную ошибку, мистер Кэвел, чудовищную ошибку.
Эрик мой брат. Я знаю его, я знаю его. Клянусь, он абсолютно ни в чем не виновен.
— У него будет возможность доказать это. — Иной раз я ненавидел себя, и сейчас настало именно такое время. — Чессингем, благоразумнее для вас было бы собрать чемодан. Запастись, по крайней мере, дня на два.
— Вы забираете меня? — отрешенно и безнадежно спросил он.
— У меня нет ни ордера, ни права на это. Кто-нибудь другой придет, не беспокойтесь. И не глупите. Даже мышь не пробежит сквозь кордон вокруг этого дома.
— К-к-кордон? — захлопал он глазами. — Хотите сказать, что полиция вокруг...
— Думаете, мы хотим, чтобы вы улетели из страны первым же рейсом? спросил я. — Как ваш старый дорогой дядя Джордж?
Это под занавес были самые подходящие слова. И я оставил их размышлять над ними.
Хартнелл был очередным и последним, кого я хотел посетить перед завтраком в это утро. На полпути к нему я зашел в телефон-автомат и позвонил в «Вогоннер». Вскоре к телефону подошла Мэри. Спросила, как я себя чувствую, я ответил, что великолепно. Она обозвала меня лгуном. После этого я сказал, что вернусь в отель к девяти, и попросил приготовить завтрак, а к нему пригласить, если возможно, Харденджера. Закончив разговор, я вышел из будки. Машина моя стояла невдалеке, и я поспешил к ней, так как все еще шел холодный дождь. Но, полуоткрыв дверцу машины, я замер и уставился на некую направляющуюся в мою сторону личность.
Совсем забыв, что спешу, я разглядывал среднего возраста человека, хорошо одетого, в плаще и фетровой шляпе, который вел себя довольно нелепо. Он шел в ста ярдах от меня по полной воды придорожной канаве, размахивая широко раскинутыми руками, и гнал перед собой ногой ржавую консервную банку. С каждым ударом из-под его ноги разлетались веером брызги воды.
Некоторое время я наблюдал это представление, пока не почувствовал, что барабанящий по спине дождь проник за шиворот и ноги промокли. Даже если это сбежавший из бедлама сумасшедший, не стоило смотреть на него дольше. Не отрывая взгляда от этого привидения, я скоренько уселся в машину, но, захлопывая за собой дверцу, тотчас почувствовал, что задачей этого типа, гоняющего банку под дождем, вовсе не было показывать уровень ненормальности в деревенском Уилтшире. Он просто отвлек мое внимание от заднего сиденья машины, где кто-то спрятался, скорчившись на полу.
Я услышал шорох, хотел повернуться, но было поздно: дубинка уже опускалась. Моя левая нога еще не уперлась в педаль. Кроме того, неизвестный спрятался с левой, точнее — с моей слепой стороны. Дубинка опустилась на мой затылок пониже левого уха, сильно и точно. Я мгновенно потерял сознание, так что не почувствовал даже боли.
Нельзя сказать, что я очнулся. Слово «очнулся» означает короткий и быстрый промежуток времени перехода от бессознательного к сознательному состоянию, но со мной было не так. В первое мгновение я ощутил, что лежу на чем-то твердом и мокром, потом это ощущение исчезло.
Сколько времени я был без сознания, даже не мог представить.
Постепенно сознание возвращалось все чаще и чаще, хотя от этого я лучше себя не чувствовал, ибо не только ощущал резкую тупую боль в голове, шее и правой стороне груди — будто тисками сдавило, но и не мог вообще шевельнуть телом. С трудом открыл я здоровый глаз, скосил его и увидел слабый свет из зарешеченного окна высоко в стене, почти под потолком. Я находился в каком-то подвале, сыром, полузатопленном, примерно как в доме Чессингема, лежал на недоделанном цементном полу среди мелких луж. Руки крепко связаны за спиной. Кисти онемели от тугих веревок — кто-то на славу потрудился, когда приволок меня и бросил здесь. Я попытался привстать, но не мог двинуться. Тогда, извиваясь, попытался сесть, и это после долгих усилий удалось. В глазах закрутились огненные круги. Немного придя в себя, огляделся. Ноги связаны. Рядом стояли высокие, доходящие до окна винные чаны — веревка протянулась от щиколоток к какой-то ржавой скобе. Чаны тянулись вдоль всей стены. Шнур руками развязать было невозможно. Даже горилла не могла бы перегрызть этот пластиковый линь.
Потихоньку, стараясь не делать резких движений, ибо у меня от них туманилось в голове, стал осматривать подвал. Окно, закрытая дверь, винные чаны. И я среди них. Впрочем, могло быть и хуже. По крайней мере, никто не залил подвал водой, чтобы утопить меня, никто не пустил удушающий газ, не было змей и зловещих черных тарантулов. Только пустой подвал — и я в нем.
И все же положение довольно скверное. Я подтянулся к винным чанам и попытался зацепиться ногой за шнур, которым был к ним привязан, но это только добавило мне боли, уже и так чрезмерной. Затем я попытался освободить руки, заранее зная бесполезность этой затеи. Мелькнула мысль, что я долго буду здесь умирать от голода и жажды.
Спокойно, сказал я себе. Обдумай все без спешки, Кэвел. И я принялся обдумывать, но так ничего путного и не придумал, кроме подтверждения безвыходности моего положения. Плачевно.
И тогда взгляд мой остановился на «хэкати». Несомненно, из левого отворота пальто торчала его ручка. Я удивился, как это те, приволокшие меня сюда, не обыскали меня. Вероятно, знали, что полицейский в Англии не носит оружия, а меня посчитали полицейским. Я приподнял плечо к голове, одновременно стараясь лицом отогнуть полу у пальто. На третьей попытке мне удалось зажать зубами ручку пистолета, но она выскользнула. Я сделал еще четыре попытки, бесполезных и мучительных. Круги снова завертелись у меня перед глазами, а резкая боль в груди убедила, что одно из ребер наверняка сломано. Пришлось дать себе отдых, прежде чем вновь возобновить попытки вытащить пистолет. Наконец, извиваясь червем, я кое-как встал на колени и изогнулся так, что «хэкати» выскользнул из чехла, но тут же потерял равновесие и упал прямо лицом на пол. Когда в конце концов вновь прояснилось в голове, я принялся доставать валяющийся пистолет. И вот в слабоосвещенном полутемном подвале я стоял на коленях, уставившись на него, размышляя, не могли ли приволокшие меня сюда позабавиться, вытащить обойму, а оружие вновь сунуть в чехол. Но судьба меня пожалела. Пистолет был на боевом взводе, и стрелка показывала цифру "9". Магазин был полон.
Извиваясь на полу, я схватил «хэкати» связанными руками, взвел курок и потянул пистолет вправо, насколько позволяло левое плечо. Складки пальто мешали мне, но все же я сунул «хэкати» под себя и стал сгибать колени, пока ноги не оказались в пятнадцати дюймах от дула.
Некоторое время я колебался, стрелять ли в шнур, связывающий мне щиколотки: шансов попасть в шнур, а не в ноги почти не было. Связанными за спиной, да к тому же онемевшими руками прицелиться точно я не мог. Скорее всего, результатом выстрела могло быть исполнение желания тех двух лондонских хирургов, которые хотели ампутировать мне ногу. И тогда я решил сосредоточить внимание на четырехжильном шнуре восемнадцати дюймов длиной, которым были привязаны мои ноги к винным чанам. Глубоко вздохнул и нажал на курок.