Дьявольский микроб
Шрифт:
Отдача от выстрела была так сильна, что показалось, будто я сломал большой палец. Гулкий звук выстрела оглушил, ударил мне по барабанным перепонкам, а пуля с визгом пролетела рикошетом всего лишь в полдюйме от головы.
Спустя пару секунд я выстрелил вновь. Без колебаний, ибо знал, что если начну думать о пуле, проходящей рикошетом в полдюйме от головы, то никогда не решусь спустить еще раз курок. Грохот выстрела — и шнур перерезало пулей, как бритвой. Лучше сделать трудно.
Кое-как я схватил обеими связанными руками стояк, которым крепились чаны, и, извиваясь, попытался встать на дрожащие от напряжения ноги. Потом для устойчивости облокотился локтем о первый попавшийся выступ и уставился в ожидании на дверь. Если кто-то войдет сюда узнать, в чем
Целую минуту простоял так на трясущихся, подгибающихся ногах, вслушиваясь и ничего не слыша, ибо оглох от выстрелов. Затем рискнул подобраться к высокому окну. Никого. Тогда допрыгал до двери и локтем нажал на ручку. Заперта. Я повернулся спиной к двери, нащупал дулом «хэкати» замок и нажал на курок. После второго выстрела дверь поддалась.
Навалился на нее всем корпусом, и она распахнулась, а я вывалился через порог, тяжело рухнув на цементный пол.
Если бы кто-то стоял за дверью, лучшего случая трахнуть меня дубинкой не представлялось. Но никто не стукнул меня, поскольку никого за дверью не было. И снова я кое-как поднялся на ноги. Нашел выключатель и включил свет плечом. Лампочка на коротком шнуре под потолком не зажглась. Наверное, перегорела, но, скорее всего, вообще в доме было отключено электричество.
Воздух в подвале спертый, и это вернее всего говорило о заброшенности дома.
Марш истертых ступеней лестницы вел во тьму. Я запрыгал по ступеням, балансируя, чтобы не потерять равновесие, но едва успел плюхнуться на ступень, чтобы не покатиться вниз. Мне показалось гораздо безопаснее и благоразумнее ползти вверх спиной, отталкиваясь от каждой ступени пятками.
Дверь вверху также была замкнута, но у меня оставалось еще пять патронов.
Замок поддался первому же выстрелу, и я оказался в комнате. Прихожая была высокой и узкой. Две двери по сторонам, обе закрытые, стеклянная дверь в дальнем конце, еще одна — рядом со мной, ведущая в заднюю половину дома, лестница вверх и бугристый паркетный пол, густо покрытый пылью, на которой отчетливо проступали отпечатки ног, ведущих от стеклянной двери к месту, где я стоял. На всем лежала печать заброшенности. Стало ясно, что поблизости нет ни единой живой души.
Однако сколько времени я провалялся в подвале?.. Нельзя терять ни секунды. Я не хотел затаптывать следы и поэтому направился к боковой двери. Она оказалась открытой. Запрыгал дальше и вскоре оказался в хозяйственной части дома: кладовая, кухня, чулан. Как положено в старинном большом доме.
Я прыгал через эти комнаты, открывая шкафы и выдвигая ящики на пол. И зря тратил время. Бывшие хозяева не оставили даже иголочной булавки, а мне нужно было что-то такое, чем можно избавиться от пут. Наружная дверь кухни была не заперта. Открыл ее и оказался под сильным дождем. Огляделся, но вокруг ничего не увидел и не смог ориентироваться. Разросшийся заброшенный сад окружала десятифутовой высоты зеленая изгородь, к которой годами не прикасались ножницы. Шелестели под черным плачущим небом сосны и кипарисы.
Неподалеку смутно виднелись два деревянных строения. Большое походило на гараж, другое по размеру вдвое меньше. Я поскакал к последнему просто потому, что оно находилось ближе. Разбитая дверь болталась на ржавых петлях и противно заскрипела, когда я стал ее открывать. Здесь, очевидно, была мастерская. Возле грязного окна стоял верстак с массивными ржавыми тисками. Если бы они не так заржавели и я отыскал бы режущий инструмент, который можно зажать в тиски, то они пригодились бы мне. Но сколько ни глядел, не мог обнаружить ничего подходящего. Как и в доме, уезжавшие захватили с собой все. Стены мастерской совершенно голые. Только одна плетеная коробка, набитая наполовину всяким хламом, стояла посреди мастерской. Мне удалось открыть ее и вывалить содержимое на пол: кусочки дерева, ржавые отвертки, изогнутые куски железа, кривые гвозди. Наконец, попалось старое и ржавое полотно ножовки. Минут десять я закреплял его в тисках бесчувственными, будто парализованными руками. Еще десять минут ушло на распиливание шнуров вокруг запястий. Со связанными за спиной руками быстрее этого не сделать. Нужно было соблюдать осторожность, чтобы не перепилить заодно себе артерию или сухожилие, ибо руки мои ничего не чувствовали.
Когда я распилил последний шнур и поднес руки к глазам, чтобы получше их рассмотреть, то увидел вдвое распухшие багрово-синие культяшки с порезанными запястьями и следами шнура. Что ж. Можно только надеяться, что ржавчина от ножовки не вызовет заражения крови. Я сидел на ящике около пяти минут и отчаянно ругался от боли, ожидая, когда спадут багровые пятна и восстановится нормальное кровообращение.
Наконец, я почувствовал руками полотно ножовки и перепилил путы на ногах.
Потом задрал рубашку, взглянул на правый бок и сразу заткнул ее в брюки, чтобы не расстраиваться. Бок весь был покрыт запекшейся кровью и сплошными синяками. Видать, меня сильно пинали. Тренировались на мне, как на футбольном мяче.
Выходя из сарая, я на всякий случай держал «хэкати» наготове, хотя вряд ли кто мог оказаться поблизости. Я не стал проходить мимо дома: знал, что ничего, кроме следов, там не найду, а ими займутся люди Харденджера.
От фасада дома петляла среди раскачивающихся сосен дорожка. И я поковылял по ней. Наверняка она вела к какой-то дороге. Пройдя несколько шагов, вдруг додумался своей отчаянно болевшей головой, что приволокшие меня сюда спрятали мою машину где-то поблизости. Проще и логичнее оставить машину Кэвела там же, где и его. Но где?
Повернул к гаражу. Машина оказалась там. Забрался в нее, устало откинулся на спинку сиденья, посидел так несколько минут и нехотя вылез под дождь, решив, что машину мою могут узнать и догадаются, что я снова свободен. Я даже не задумывался, насколько это было необходимо, но все же смекнул, что это может оказаться моим преимуществом: преступники будут считать, что Кэвел выведен из игры. Я был настолько измучен, избит и обессилен, что действовал скорее интуитивно — моя голова еще не могла мыслить последовательно. Я был беспомощен, и расследование до сих пор ничего не дало мне нового. Словом, приходилось хвататься за любую соломинку. Поэтому двинулся пешком.
Тропинка вывела к дороге, залитой водой и покрытой непролазной грязью. Повернул вправо к крутому холмику и через двадцать минут вышел на проселочную дорогу с указательным знаком «Нитли Комен. 2 мили». Я хорошо знал это место, находящееся в десяти милях от Альфингема, на шоссе Лондон — Альфингем. Значит, я оказался, по крайней мере, в шести милях от той телефонной будки, возле которой меня стукнули. Наверное, это был единственный заброшенный дом поблизости.
Две мили до Нитли шел полчаса не только потому, что скверно себя чувствовал, но еще из-за того, что прятался в кустах и за придорожными деревьями при звуке машины или мотоцикла. Нитли Комен я обошел безлюдными в это холодное и ненастное октябрьское утро полями. И вот наконец добрался до главного шоссе, опустился на обочине за реденькими кустами. Я ощущал себя полной развалиной, настолько был измучен, и даже не чувствовал боли в груди. Замерз, как могильная плита, и дрожал мелкой дрожью марионетки в руках сумасшедшего кукольника.
Двадцать минут напрасно ожидал попутную машину. Движение в деревенском Уилтшире никогда не сравнится с движением на лондонском Пикадилли, даже в выходной день. За это время прошло только три автомобиля и один автобус, почти полные. А я ожидал грузовик с одним водителем.
Впрочем, неизвестно еще, как отнесется ко мне одинокий водитель.
Оборванная фигура, смакивающая на арестанта или беглеца из сумасшедшего дома, не может внушать доверия на пустынной дороге.
Тут показалась машина с двумя пассажирами, но я сразу разглядел полицейских в форме, даже раньше, чем определил марку большого черного, медленно двигавшегося «уолси». Машина затормозила, из нее вышел большой дородный сержант и участливо помог мне выбраться из кювета.