Дьявольский остров
Шрифт:
Сани издали въехали на небольшой холм, и лютеранская кирха открылась их пассажирам во всей своей красе.
– У нас крестьяне, когда видели церковь, снимали шапки и крестились, – сказал Никанор.
– Может, и ты крест на себя наложишь? – ухмыльнулся краснофлотец.
– Если бы наша церковь стояла, перекрестился бы.
Управлял санной бричкой сам «хозяин». Статный человек лет тридцати пяти с синими глазами, ровным тонким носом и аккуратно подстриженными темно-русыми усами и острой бородкой. Мужчина сидел на козлах вместе со своей красавицей женой. У нее были темно-рыжие
Этой ночью барон Нурденшёльд проснулся от дикого скрежета и страшного завывания ветра. Этот жуткий звук продолжался минут пять, а затем все резко утихло, и барон Нурденшёльд, обняв свою молодую жену, вновь сладко заснул. А наутро он обнаружил, что у одного из подсобных строений наполовину сорвана крыша. Барон был отпрыском древнего скандинавского рода и разводил элитных лошадей. Это было его хобби. Слава богу, ночной ураган не тронул конюшню, но в поврежденном строении держали корм для его питомцев. И если срочно не починить крышу, а погода вдруг переменится, пойдет мокрый снег или резко потеплеет и пойдет дождь, то отборный овес может пропасть. А такие породистые скакуны, как у барона Нурденшёльда, не выдержат грубой пищи.
Как и каждое воскресенье, семейная пара чинно выехала в кирху. А после службы барон и баронесса повернули к лагерю для военнопленных.
Желающих поработать распределял староста барака Пантелей Пудовкин. Старший охранник писал на бумажках цифры – сколько человек надо в ту или иную бригаду и фамилию заказчика, а Пудовкин, в свою очередь, подбирал команду и выпроваживал работников за двери. Военнопленные отдавали свою бумагу старшему охраннику, а тот делал отметку в журнале. Под отметкой красноармейцы ставили свою подпись, подтверждая тем самым, что не совершат побег и вернутся к вечерней поверке в лагерь. Затем желающих работать отводили к поджидавшему их «хозяину». Поначалу ему давали в помощь вооруженного солдата, а потом ограничились только лишь ведением журнала. Заказчик обязывался привести военнопленных лично, чтобы на обратном пути у военнопленных не возникало желания забраться кому-нибудь в дом. А вообще убежать с острова было нелегко, да и куда? В неприветливое зимнее море?
Этим утром Никанор проснулся от звона колокола. А вот завывания ветра за стенами барака слышно не было.
«Черт, такая погода, а сегодня воскресенье, – подумал он, – опять придется сидеть в четырех стенах».
– Склянки бьют, – зевая, проговорил Бронислав и, словно угадав мысли товарища, сказал: – Нам куковать в четырех стенах.
– Я все-таки подойду к Пудовкину, а вдруг «купцы» приедут.
Он быстро встал и направился к «буржуйке», где староста готовился к утренней поверке.
– Пантелей, – сказал Никанор, – если позовут на работу, я
– А с какого это хрена ты первый? У меня список со вчерашнего дня ведется.
– Пантелей, ты же меня знаешь, в долгу не останусь, – криво улыбнулся Капитонов.
– Все рассчитываются, – отмахнулся Пудовкин.
– Все да не все, – Никанор с еле скрываемым раздражением протянул ему пять папирос.
Пудовкин достал из кармана серебряный портсигар и положил в него папиросы.
– Ты будешь третьим по счету.
– Только третьим?
– А что ты хотел, за пять сигарет тебя впереди всех?
– Ладно, – угрюмо сказал Никанор. – На вот тебе. Поджаришь на завтрак.
Капитонов знал, что любил Пудовкин, и протянул ему завернутый в бумагу кусок хлеба с салом. Как же Никанору было тяжело отдавать ценные продукты, но он прекрасно знал, что у хорошего хозяина можно взять больше.
Староста развернул сверток и посмотрел, чем его пытается подкупить Капитонов. Глаза Пудовкина заблестели.
– Ладно. Так уж и быть. Ты первый.
– И если сегодня «купцов» не будет, то завтра я тоже первый, учти.
– Ага… Это ты учти – только если кто-нибудь не перекупит очередь.
– Если перекупит, то я… – со злостью начал было Капитонов.
– Что ты? – Пантелей грозно из-под своих мохнатых бровей глянул на Никанора.
– Ничего.
И тут в дверь вошли вооруженные солдаты. В бараке включили свет на полную мощность.
– Всем приготовиться к поверке! – гаркнул староста.
Военнопленные начали с шумом строиться.
После поверки дежурные принесли баки с эрзац-кофе и мешки с серым хлебом.
Альберт Валерьянович сразу же после завтрака отправился инспектировать кухню, и еще ему предстояло проконтролировать прием одежды у второй смены охраны. С собой он взял Кривошапкина. Тот не хотел идти, тогда пришлось вмешаться Брониславу.
– Ты совсем ошалел? У нас такой шанс раздобыть форму, а ты филонишь, – сквозь зубы прошептал ему прямо в ухо краснофлотец.
– А ты сам не можешь? – грубо ответил Данила.
– Он действительно не может, – вмешался Шпильковский.
– А сапер?
– Слушай, малец, – краснофлотец взял Кривошапкина за грудки, – если ты хочешь с нами, то будь добр выполнять то, что тебе говорят.
Данила почувствовал «железные» ручищи красного капитана, увидел его дикий взгляд и почувствовал, что этот разъяренный человек способен на все.
– Ладно, пойду, – недовольно буркнул Кривошапкин.
Сгорбившись, он побрел вслед за Альбертом Валерьяновичем, а Бронислав громко сказал Никанору:
– Эй, сапер, перекинемся разок в «морские кости»?
Он достал из кармана вылепленные из хлебного мякиша пять кубиков и подкинул одной рукой.
– Давай. Все равно делать нечего.
Сапер, как обычно, проиграл моряку, и Никанор от досады покраснел, запыхтел.
– Итак, с тебя восемь папирос, – подвел итог Бронислав.
Тут дверь барака открылась, и охранник выкрикнул:
– Арбете!
– Арбайтен, арбайтен, – на немецкий манер зашушукались военнопленные.
Несколько человек сорвались с нар и побежали к двери.