Дьявольский остров
Шрифт:
– Я в основном специализируюсь по домашним животным, – произнес по-немецки Андерссон, увидев, как военфельдшер оценивает его хирургический набор.
– Все в таком отличном состоянии. А есть эфир или хлороформ? – спросил Альберт Валерьянович.
– Хлороформ. Вот в той бутылочке, – указал ветеринар на пузырек.
Шпильковский надел марлевую повязку, резиновые перчатки, то же самое сделал и ветеринар – он и без просьб военфельдшера догадался, что его задача – ассистировать доктору при операции.
– Попрошу никому к столу не приближаться,
Стайнкукер перевел, и сестра коменданта сразу же перестала всхлипывать.
Шпильковский хорошенько протер спиртом правую подвздошную область мальчика, аккуратно прощупал, нарисовал специальным карандашом крест.
Затем дал подышать мальчику хлороформом, после этого взял предложенный Андерссоном скальпель и сделал аккуратный надрез. Ветеринар тут же подал коллеге вилочки-ранорасширители.
Операция длилась минут десять, не больше, – благо червеобразный отросток у мальчика находился в обычном положении.
Когда Шпильковский отрезал аппендикс и передал его Андерссону, чтобы тот бросил его в металлическую ванночку, матери мальчика стало плохо. Ее успел поддержать комендант, подсунув под нос флакон с нюхательной солью. Ульрика встрепенулась, затем глубоко вдохнула. Правда, Альберт Валерьянович всего этого не видел, он в это время зашивал рану.
– Всё… Теперь жить будет, – наконец сказал он, вытерев пот со лба.
Однако его слова никто не перевел. Военфельдшер обернулся – Стайнкукер стоял не бледный, а зеленый.
– Дайте понюхать соли комиссару, – Шпильковский сказал по-немецки, а ветеринар повторил это по-шведски.
Рыжебородый офицер подошел к Стайнкукеру, хлопнул того по щекам, дал понюхать соли. Лицо батальонного комиссара порозовело.
– Черт, я ни разу не присутствовал на операциях…
– Да, это тебе не языком чесать, – проговорил Шпильковский, – господин Андерссон, вы расскажите госпоже Ульрике и господину Леннарту, как теперь нужно ухаживать за мальчиком.
– Я-я, – согласился ветеринар.
Шпильковский снял повязку и перчатки, улыбнулся коменданту, мол, операция – это сущий пустяк.
– Сторт так, – сказал комендант, – сторт так.
– Большое спасибо, – перевел Стайнкукер, – он тебе очень благодарен.
Леннарт Хольмквист пожал руку военфельдшеру, а затем к Шпильковскому подошла его сестра. Ульрика протянула ему небольшой сверток.
– Сторт так, – сказала она, – матен… ер смакрик.
– Большое спасибо, здесь немного еды. Очень вкусно, – проговорил батальонный комиссар.
– Спасибо вам. Сторт так, – теперь уже сказал Шпильковский и взял сверток.
Комендант произнес еще несколько слов.
– Спрашивает, что он может для тебя еще сделать? – перевел вопрос Стайнкукер.
– А что он может сделать? Да ничего… – улыбнулся Альберт Валерьянович.
– Дурак, давай хоть выпьем, чтобы заснуть можно было, – засуетился комиссар.
– Что, нервы пошаливают?
– Да после такого…
– Ладно, давайте выпьем за здоровье мальчика и спать… – согласился военфельдшер.
Стайнкукер перевел это предложение.
Мужчины засмеялись… Ульрика приложила палец к губам…
Ветеринар и мать мальчика остались с больным, четверо мужчин отправились в кабинет коменданта.
Теперь спирт не служил горючим для кипячения воды, а использовался для непосредственного «разогрева» крови. Шпильковский хотел для закуски предложить продукты, которые ему дала сестра коменданта, но Леннарт Хольмквист жестом остановил его, мол, это твое, и сам достал из шкафчика хлеб, тарелку с холодной телятиной и вареной картошкой.
Под утро сам комендант и его рыжебородый помощник отвели батальонного комиссара в его камеру, а военфельдшера – в общий барак.
3
Не бывает войны без пленных, и этих пленных всегда надо где-то содержать. Вот и с началом советско-финской войны – с 30 ноября 1939 года – стали появляться первые советские военнопленные. И их оказалось гораздо больше, чем ожидало финское правительство. Для взятых в плен красноармейцев наспех создавались лагеря в западных частях страны, подальше от линии фронта. Как раз один такой временный лагерь и был организован на Аландских островах.
Он был небольшой, и привозили сюда только представителей комсостава РККА. К концу января 1940 года тут насчитывалось чуть менее ста человек. Условия были довольно сносные – Маннергейм держал слово.
В недавно сколоченном бараке вокруг печки-«буржуйки» по периметру стояли двуспальные деревянные нары – военнопленные спали ногами к печке, головой к стенам с узкими в одну доску решетчатыми окнами.
Этот барак построили рядом со старинным замком, подземелья которого некогда были местом заключения государственных преступников. Теперь замок был необитаем, а вот тюрьма «переехала» в пристройку к замку. Эта тюрьма была небольшая – на десяток человек. На Аландских островах показатель преступности стремился к нулю, и бывало, что сидельцев вообще не было. Сама пристройка служила и домом для коменданта, только вход был с другой стороны.
Теперь кусок земли около стены замка отгородили трехметровым забором с колючей проволокой, на самой стене поставили часовых и прожекторы. Тюремный хозблок и баню подготовили для нужд лагеря. Военнопленные не работали, но островитяне нередко брали их для домашних работ за продукты, курево, бывало, и за рюмку водки. Красных командиров отправляли к «хозяевам» – пилить дрова, таскать тяжести, подправить коровник или коптильню. Многие военнопленные, особенно те, кто был из крестьян, с охотой соглашались на «трудовой фронт», все лучше, чем просто сидеть в четырех стенах. Да и лагерная пайка многим казалась маловатой. Война для маленькой Финляндии, которая дерзнула сопротивляться колоссальному Советскому Союзу, стоила невероятных экономических затрат.