Дьявольский рай. Почти невинна
Шрифт:
Наверху выяснилось, что отец идет в «Ласточкин дом» за продуктами. А я на Маяк. Дождавшись, когда он скроется из виду, я юркнула обратно в лифт и через мгновение снова вдыхала раскаленный пляжный воздух.
Геннадий старательно обмазывался кремом для загара, а Гепард смотрел на меня с блуждающей улыбкой.
– Как насчет после обеда? – сухо спросила я.
– Если честно, то я не знаю. Нет... правда, попозже поговорим...
– Когда?
– Ну... потом.
– Я сейчас ухожу!
– Правда?.. Но я не могу сейчас сказать точно...
Стиснув
В сиесту решила было смотаться на пляж, но еще с ближайшей смотровой площадки увидела эту парочку – белое и черное, две спины и оживленная беседа. Я там явно буду лишней. Матюгнувшись, пошла искать Зинку.
После обеда в кабинке обнаружились месячные. Папаша даже не отпустил одну смотаться на Маяк за тампаксом. Пришлось собираться и валить с пляжа на полтора часа раньше обычного.
Tag Dreiundvierzig (день сорок третий)
Спасительная сила свыше послала нам этим утром веселую и по-прежнему ослепительно красивую Анну. Она вышла из лифта вместе с разноцветной пляжной толпой – с рыжей Танькой в полосатой майке, с бледно-розовым Геннадием в расстегнутой до пупа белой рубашке, с медово-золотистой Верой в светлых шортах, с черно-оливковым Гепардом и с томной юной прелестницей в широкополой шляпе в обнимку с надувным матрасом. Анна с распростертыми объятиями бросилась сразу к нам с отцом, и он, отвратительно манерно отослав меня «погулять-поплавать», отправился с ней на гальку, обсуждать философско-исторические вопросы. А я, смакуя каждое мгновение этой короткометражной свободы, вальяжно приосанившись, пошла в Гепардовое.
– Стой! – Я схватила его за руку, в узком промежутке между кабинкой и скалой.
– Привет, для начала.
– Здрасьте.
– Слушай, у нас тут все нет возможности поговорить нормально.
– Ну?
– Сегодня, да? В половину, как обычно.
– Запросто. Только мы не будем... ну... у меня...
– Я понял. Но поболтать все равно можно.
– Договорились.
– Твой конвой пока на отдыхе?
– Ага, философствует.
И мы сидели эти невозможные сорок пять минут, болтали и смеялись, и моя рука то и дело оказывалась накрытой его рукой, и его плечо частенько терлось о мою мурашками покрывшуюся лопатку. Они налили мне стакан вина, и я вмиг окосела (пили сначала за мое здоровье, потом за его). Когда верная Танюшка повернула к нам свое конопатое личико и махнула рукой, выяснилось, что моя связь с реальностью происходит теперь через густую субстанцию некой пьяной залихватской приторможенности.
Зажав рот локтевым сгибом, я с блуждающей улыбочкой бубнила папаше что-то про головную боль, потом устроилась в углу пляжа в узкой полоске тени под пирсом. Уже перед самой лестницей мы встретили Поленьку. Я схватила ее за смуглый локоть и, пока наши родители терпеливо ждали, увлекла немного в сторонку. Прижимая к груди порванный кулек с матрасом, прошептала ей на ухо:
– Представляешь, мне Аладдин свидание
– Да ты что! И что ты? Пойдешь?
– Я что, с ума сошла?!
Siesta
Возле лифта (там, где мощенная плитами дорожка пересекает широкую асфальтированную трассу «лифт-столовая») меня встретила Анна. Она была как грациозная, полная азарта хищница – выпрыгнула на меня из юкк и олеандров, вцепилась в руку и, сверкая глазами, спросила:
– А что ты тут делаешь?
Наверное, безумно-мечтательное выражение на моем лице говорило само за себя.
Домой она явно не спешила и довольно настойчиво предлагала пойти погулять вместе. Пришлось делать большой крюк и расставаться с ней возле самой проходной.
Гепард сидел на скамейке и что-то читал.
– О, наконец-то!
– Меня папаша отпустил ровно в час, но по дороге я встретила Анну.
– Да? И какого она от тебя хотела?
– В принципе ничего.
Он стал целовать меня.
– Так, как я понял, у тебя сейчас регулы?
– Ага...
– Обидно, но ничего. Ты знаешь, я тебе на день рождения подарочек подарю.
Я задергалась от восторга:
– Какой... нет, нет, не говори мне! Пусть это будет сюрпризом!
– Я тебя заинтриговал?
Его рука тихонько расправлялась с шортами.
– А когда твои красные дела закончатся?
– Через четыре дня. Я уже уеду тогда.
– Да... не повезло.
– Ну, ничего, мы что-нибудь придумаем.
– Я думаю, что да.
Он говорил, пока я сидела у него на коленях, что мне в жизни нужен сильный мужчина, старше меня, а таких, настоящих, очень мало. Иначе я буду очень несчастлива.
Потом было это спешное, с придыханием:
– Сними это все с себя!
И мои волосы, прилипшие к губам, а потом полотенце, матовая тень и «...самое главное – это чтобы мужчина видел твое лицо...»
– Мой малыш, львеночек, да, да, о Боже мой... да, мое сокровище, мой львенок... Опять мы все в репейнике. Давай я тебя почищу.
Я вытирала его спину и шею, а он размышлял над географией нашего финального свидания. В окне снова метнулась чья-то тень, и приходить сюда становилось небезопасно.
– Между прочим, Генка, он наш человек в этом плане, и, в принципе, весь этот час мы могли бы кататься в его машине, сзади. Она у него с кондиционером и со всеми делами.
– Да, жалко только, что я уезжаю.
В дневнике я написала про этот момент: «...с необычайной теплотой он говорил мне про ян-ци и про то, что он еще никому не говорил. Мне казалось, что такая близость бывает только у очень любящих людей. Он обнимал меня совершенно без похоти».
– Когда ты уедешь, мне будет тебя здорово не хватать. А вообще... наверное, тебя мне послали звезды за что-то сверхъестественное. Я, наверное, что-то такое сделал... раз заслужил тебя.
И потом, там же, на скамейке, несмотря на шорты:
– Кончай! Пока не кончишь, я тебя никуда не отпущу!