Дьявольский вальс
Шрифт:
Отделение общей педиатрии занимало восточное крыло четвертого этажа и отделялось от палаты новорожденных открывающимися в обе стороны деревянными двустворчатыми дверями. Я знал, что клиника для приходящих пациентов была открыта всего пятнадцать минут назад, но небольшая приемная была уже переполнена. Чихание, кашель, тусклые глаза и повышенная болезненная активность. Напряженные материнские руки, удерживающие младенцев и малышей лет до пяти, документы и магические пластиковые карточки бесплатного медицинского страхования. На двустворчатой двери справа от окна приемной объявление: «Пациентов просят зарегистрироваться». Ниже испанский перевод.
Я
Коридор под прямым углом повернул направо, в более короткий, где были расположены служебные кабинеты врачей.
Открытая дверь кабинета Стефани Ивз была третьей в ряду из семи дверей.
Комната размером десять на двенадцать футов, выкрашенная в обычный для больниц бежевый цвет, до некоторой степени оживлялась подвесными полками, забитыми книгами и журналами, парой репродукций Миро [3] и одним тусклым окном, выходящим на восток. За сверканием крыш автомобилей вершины Голливудских холмов, казалось, растворялись в смеси рекламных плакатов и смога.
3
Хуан Миро (1893 – 1983) – испанский художник, тяготевший к сюрреализму.
Письменный стол – стандартная больничная мебель, отделанная хромированным металлом и пластиком под орех, – был придвинут к стене. Жесткий на вид хромированный стул с оранжевой обивкой соревновался за жизненное пространство с видавшим виды коричневым креслом. Между ними на дешевеньком столике стояли кофеварка и замученный филодендрон в синем керамическом горшке.
Стефани сидела за письменным столом, длинный белый халат был надет поверх платья винного цвета с серой отделкой. Она заполняла медицинскую карту амбулаторного больного. Правую руку заслоняла стопка других медицинских карт высотой до подбородка женщины. Как только я вошел в комнату, Стефани подняла глаза, отложила ручку, улыбнулась и встала.
– Алекс.
Она превратилась в привлекательную женщину. Когда-то тусклые каштановые волосы длиной до плеч, безжизненные и заколотые в хвост, были теперь пушистыми, посеребренными на концах и коротко подстриженными. Контактные линзы заменили допотопные очки, открыв янтарного цвета глаза, которые я раньше никогда не замечал, фигура стала более выразительной. Она никогда не была грузной, а теперь стала просто тоненькой. Время не обошло ее стороной – печально, но не за горами и сорокалетие; лучики морщинок собрались в уголках глаз, и вокруг рта появились жесткие складки. Но со всем этим хорошо справлялась косметика.
– Рада видеть тебя, – сказала она, беря меня за руку.
– И я рад видеть тебя, Стеф.
Мы обнялись.
– Могу предложить тебе что-нибудь? – спросила она, указывая на кофеварку; при этом движении ее руки раздалось побрякивание. Позолоченные браслеты обвивали ее кисть, на другой руке были золотые часы. Никаких колец. – Просто кофе, или настоящий cafe au lait [4] . Эта маленькая штучка конденсирует молоко.
Я отказался, поблагодарил ее и взглянул на аппарат. Небольшой, приземистый, черное матовое стекло, полированная сталь, немецкая торговая марка. Всего на две чашки. Рядом крошечный медный молочник.
4
Кофе с молоком (фр.).
– Здорово, правда? – не без восхищения воскликнула она. – Подарок друга. Нужно было сделать хоть что-нибудь, чтобы придать этой комнате некоторый стиль.
Она улыбнулась. Стиль – что-то новое, о чем она никогда раньше не беспокоилась. Я улыбнулся в ответ и уселся в кресло. Рядом на столике лежала книга в кожаном переплете. Я взял ее в руки. Сборник произведений Байрона. Экслибрис магазина «Бразерс», что в Лос-Фелизе, над Голливудом. Пыльний и доверху забитый книгами, по большей части поэтическими сборниками. Много разного хлама, в котором попадаются и сокровища. Я заходил туда, когда был стажером, во время перерыва на ленч.
– Вот это писатель! – заявила Стефани. – Пытаюсь расширять кругозор.
Я положил книгу на место. Стеф села за свой письменный стол, развернулась лицом ко мне, скрестила ноги. Бледно-серые чулки и замшевые лодочки хорошо сочетались с платьем.
– Великолепно выглядишь, – сказал я.
Еще одна улыбка, мимолетная, но от души, как будто она ожидала этого комплимента, но тем не менее была довольна им.
– Ты тоже, Алекс. Спасибо, что приехал так быстро.
– Ты разожгла во мне любопытство.
– Да?
– Конечно. Все эти намеки на серьезную интригу.
Она чуть повернулась к письменному столу, взяла из стопки папку, положила ее на колени, но не открыла.
– Да, – произнесла она. – Это вызов. Сомнений быть не может. – Внезапно встав, она прошла к двери, закрыла ее и вновь села. – Итак, – продолжила она. – Какие ощущения по возвращении на старое место?
– Чуть не арестовали по пути к тебе.
Я рассказал ей о своем столкновении с охранником.
– Фашист, – весело откликнулась Стеф, и мой банк памяти заработал: я вспомнил конфликтные комиссии, в которых она обычно председательствовала. Белый халат, которым она пренебрегала ради джинсов, сандалий и вылинявших ситцевых кофточек. Стефани, а не доктор. Титулы – это исключительное изобретение стоящей у власти элиты...
– Да, это выглядело как что-то военизированное, – согласился я.
Но она рассматривала лежащую у нее на коленях медицинскую карту.
– Запутанная история, – проговорила она. – Похоже на детективный роман: кто сделал, как сделал и главное – сделал ли вообще. Только это не роман Агаты Кристи, Алекс. Это реальная жизненная ситуация. Я не знаю, сможешь ли ты помочь, но я не уверена, что сама смогу сделать что-нибудь большее.
Из коридора доносились голоса, визг детей, замечания, сделанные им, и быстрые шаги. Затем сквозь стены проник полный ужаса плач ребенка.