Дьявольский вальс

Келлерман Джонатан

– Что ты хочешь этим сказать?

– Их разогнали.

– Все отделение? Когда?

– Несколько месяцев назад. Ты что, не читаешь информационный бюллетень?

– Не очень часто.

– Это и видно. Ну в общем, отделение психологии и психиатрии распущено. Контракт Хардести с окружными властями был аннулирован, ii он не получал субсидии. Таким образом, он оказался без финансовой поддержки. А правление решило не брать расходы на себя.

– А как же с должностью Хардести? И разве другие – Грейлер и Пантисса – не были на штатных должностях?

– Возможно.

Но оказалось, что эти должности числятся за медицинским факультетом, а не за больницей. Таким образом, свои звания они сохранили. Зарплата же совсем иное дело. Это явилось настоящим открытием для тех из них, кто предполагал, что работа им гарантирована. Правда, никто не сражался за Хардести. Все считали, что он и его парни – это просто балласт.

– Больше нет отделения психологии и психиатрии, – протянул я. – Нет бесплатного кофе. Чего еще нет?

– О, много чего. Тебя затрагивает ликвидация этого отделения – я имею в виду твое служебное положение?

– Нет, моя должность числится за педиатрией. Вообще-то даже за онкологией, хотя уже много лет я не занимаюсь ни одним пациентом, больным раком.

– Отлично, – сказала она. – Тогда никаких процедурных споров не возникнет. Еще какие-нибудь вопросы? Или мы поднимемся наверх?

– Только пара замечаний. Если это синдром Мюнхгаузена, передаваемый другому лицу, то у нас не так уж много времени – обычно процесс идет по нарастающей. Дети иногда погибают, Стеф.

– Я знаю, – ответила она с горечью, прижимая пальцы к вискам. – Я знаю, что, возможно, мне придется прямо в лицо обвинить мать. Поэтому и должна быть уверена.

– И второе. Тот первый ребенок – мальчик. Полагаю, ты считаешь, что это, возможно, было убийство.

– О Господи, да. Это грызет меня все время. Когда мои подозрения по поводу матери начали сгущаться, я взяла его историю болезни и очень тщательно изучила. Но не нашла ничего сомнительного. Записи Риты относительно наблюдений за его развитием неизменно благополучны – мальчик перед смертью был совершенно здоров, и вскрытие, как это часто бывает, не дало ничего конкретного. Теперь же я имею дело с живым ребенком и не могу сделать ничего, ровным счетом ничего, чтобы помочь ему.

– Мне кажется, ты делаешь все от тебя зависящее.

– Пытаюсь изо всех сил, но, черт побери, каждый раз прихожу в отчаяние.

– А как насчет отца? – спросил я. – Мы о нем так и не поговорили.

– У меня нет о нем полного представления. Ясно, что главная забота о ребенке лежит на матери. Я имела дело преимущественно с ней. А когда начала подозревать синдром Мюнхгаузена «по доверенности», мне представилось, что следует сосредоточить внимание на матери, ведь именно матери всегда являются главным действующим лицом.

– Да, – согласился я. – Но в некоторых случаях отец оказывается пассивным соучастником. Ты не заметила, возникли ли у него какие-либо подозрения?

– Если он и обратил на что-то внимание, то мне об этом ничего не говорил. Он не выглядит таким уж пассивным – довольно приятный, да и мать тоже, если уж разговор зашел об этом. Они оба очень милые, Алекс. Это одна из причин, которая так затрудняет все дело.

– Классический сценарий Мюнхгаузена. Сестры, наверное, обожают их.

Она кивнула.

– А другая причина?

– Другая причина чего?

– Причина, которая затрудняет дело.

Стефани закрыла глаза, потерла их, медля с ответом.

– Другая причина, – наконец проговорила она, – и это может показаться тебе ужасно расчетливым политиканством, заключается в том, кто они. В общественном и политическом смысле. Полное имя ребенка звучит так:

Кэсси Брукс Джонс. Это о чем-нибудь тебе говорит?

– Нет, – мотнул я головой. – Имя Джонс не особенно запоминается.

– А как насчет такого Джонса – Чарльз Л. Джонс-младший? Большая шишка в финансовой сфере? Главный распорядитель деньгами больницы?

– Не слышал о таком.

– Ну да, ты ведь не читаешь информационные бюллетени. Кроме того, восемь месяцев назад он стал председателем правления. Была крупная перетряска.

– С бюджетом?

– С чем же еще? Вот тебе генеалогия: единственным сыном Чарльза-младшего является Чарльз-третий – прямо как у королей. Он обычно зовется Чипом – это папочка Кэсси. Маму зовут Синди. Умерший сын был Чэд – Чарльз четвертый.

– Все имена начинаются с "С" [7] , – сказал я. – Похоже, они любят порядок.

7

Английская буква "С" читается как «ч, к, с» в зависимости от последующей буквы. Кроме того, здесь игра слов: выражением «All C» автор намекает на «all correct» – «все в порядке» («о'кей»).

– Может, и так. Главное в том, что Кэсси – единственная внучка Чарльза-младшего. Не правда ли, восхитительно, Алекс. У меня под наблюдением потенциальный случай синдрома Мюнхгаузена, переносимый на другое лицо. Известие об этом взбудоражит всех. А пациент – единственная внучка того типа, который отобрал у нас бесплатный кофе.

3

Мы поднялись из-за стола, и Стефани предложила:

– Если не возражаешь, мы поднимемся по лестнице.

– Утренняя аэробика? Прекрасно.

– Когда тебе стукнет тридцать пять, – заявила она, расправляя платье и застегивая белый халат, – старый добрый основной обмен веществ летит ко всем чертям. Приходится серьезно трудиться над собой, чтобы не обрасти жиром. Кроме того, лифты по-прежнему двигаются, как сонные, будто их пичкают валиумом.

Мы направились к главному выходу из кафетерия. Теперь пустовали все столики. Уборщик в коричневой спецодежде протирал пол мокрой тряпкой, и нам пришлось ступать с осторожностью, чтобы не поскользнуться.