Дьяволы дня 'Д'
Шрифт:
Я откинулся на спинку своего дешевого лакированного стула.
– Так значит, ты хочешь его открыть?
Глаза ее были холодны.
– Эта штука сама сказала, что хочет присоединиться к своим братьям. От нас-то что она может хотеть? Если мы ее выпустим, она направится встречаться со своими друзьями, и все на этом кончится.
– Отец Энтон сказал, что открыть танк было бы то же самое, что совершить самоубийство.
– Отец Энтон стар. И, к тому же, он считает, что дьяволы и демоны имеют власть надо всем. Он говорил мне это однажды в классе катехизиса. «Мадлен, – сказал
Я кашлянул.
– Предположим мы открываем его, а там – демон?
Она напряженно подалась вперед.
– Что-нибудь там должно быть, Ден. Иначе мы бы не услышали этого голоса. Но у демонов нет рогов и вил. Возможно там нет вообще ничего, что бы смог увидеть человеческий глаз.
– Предположим, что есть?
– Это-то мы и должны выяснить.
Я глотнул еще вина и смутно почувствовал, как оно проскребло в моей груди.
– Что они примешивают в это пойло? Средство по удалению ржавчины?
– Тшш. Мадам Сори развлекала в войну американского сержанта и хорошо знает английский. Весь английский жаргон – как свой родной язык.
– Как свой родной язык? Это было не в войну 1812-го?
– Я никогда раньше не хотела открывать танк, Ден. Я никогда не встречала человека, который дал бы мне для этого силы. Мой отец не притронулся бы к нему, Элоиз – тоже. Но Элоиз скажет нам, как оградить себя от демонов и злых духов, пока мы будем это делать, и, я уверена, что отец Энтон окажет тебе помощь, если ты попросишь его.
Я прикурил очередную сигарету.
– Я не понимаю, почему это так для тебя важно. Если ты так сильно ненавидишь танк, то почему бы тебе не уехать? Тебя же ничего, в конце концов, не держит в Понт Д'Уолли.
– Ден, это важно потому, что он стоит на ферме моего отца, а ферма моего отца всегда была моим домом. Даже если бы я навсегда уехала, эта ферма все равно была бы местом, где я родилась, и на ней все равно бы стоял танк.
Она выпила немного вина и напряженно на меня посмотрела.
– И кроме того, – сказала она, – с самого детства мне снятся сны, связанные с этим танком. Танк вызывает ужасные сны.
– Сны? Какие сны?
Мадлен опустила глаза.
– Это были ужасные сны. Кошмары. И вдобавок возбуждающие.
– Сексуально возбуждающие?
– Иногда. Мне снилось, что меня насиловали покрытые щетиной животные, какие-то необычные твари. Иногда мне представлялось, что меня калечат или убивают. Это было страшно, но это было и возбуждающе. От меня отрезали куски, и было много крови.
Я протянул руку и взялся за ее тонкое запястье.
– Мадлен… ты понимаешь, что танк – это не шутка. То, что там находится, – что бы это ни было, – это что-то по-настоящему злобное.
Она кивнула.
– Я всегда это знала. Но еще я знала, всю свою жизнь, что однажды мне придется с этим столкнуться лицом к лицу. Конечно, я хотела уклониться от ответственности. Я пыталась убедить тебя не ходить туда, чтобы сделать запись. Но я прихожу к выводу, что время, наверное, пришло.
– Ну, – сказал я, – это похоже на то, что мы сами
По ее лицу пробежала мимолетная, невеселая улыбка.
Позже днем я позвонил отцу Энтону и рассказал ему о том, что мы планировали сделать. На другом конце провода было долгое молчание, но наконец послышался голос старика:
– Я же не смогу убедить вас в обратном?
– Мадлен настаивает на этом, и я, думаю, тоже.
– Но не делаете ли вы это из ошибочного чувства любви к Мадлен? Потому что, вы понимаете, это может принести ей только вред. Вы должны осознавать это.
Я посмотрел на полированный пол почтового отделения Понт Д'Уолли, отмеченный отпечатками грязных ног местных фермеров, приходивших брать свои сбережения или отправлять почту. Возле меня на стене висел потрепавшийся плакат, предупреждавший об опасности бешенства. Снаружи падал слабый, мокрый снег, а небо было непроницаемо серым.
– Когда-то это надо сделать, отец Энтон. В один прекрасный день танк проржавеет насквозь, и тот демон окажется на свободе, и, возможно, кто-то совершенно неподозревающий пройдет мимо. Мы хотя бы знаем, что нам грозит.
На этот раз старик молчал еще дольше. Потом сиплым голосом произнес:
– Я должен буду пойти с вами, вы понимаете. Я должен быть там. В какое время вы планируете это сделать?
Я бросил взгляд на висевшие на почте часы.
– В районе трех. Пока не слишком темно.
– Очень хорошо. Вы сможете забрать меня на своей машине?
– Конечно же. И спасибо вам.
Голос отца Энтона звучал торжественно:
– Не благодарите меня, мой друг. Я иду только потому, что чувствую, что это моя обязанность – защищать вас от того, что находиться внутри этого танка. Я бы предпочел, чтобы вы оставили это в покое.
– Я знаю это, отец. Но я не думаю, что мы имеем право так поступить.
Он ждал меня возле передней двери своего дома, на нем были широкополая черная шляпа и закрытые черные ботинки; в своем плаще старик был таким же суровым и черным, как ворон. За его спиной стояла домработница и неодобрительно на меня хмурилась, словно я был исключительным эгоистом, вытаскивая старого человека из дома в такой холодный и ветреный день; очевидно, она забыла, что внутри этого дома было холоднее, чем снаружи. Я помог ему забраться на переднее сиденье и, обходя машину, улыбнулся домработнице, но та в ответ лишь сердито зыркнула на меня из под своего неряшливого кружевного чепчика и захлопнула дверь.
Когда мы ехали по скользкому серому булыжнику внутреннего дворика дома священника, отец Энтон сказал:
– Антуанетта – женщина, которую вы, вероятно, назвали бы сердобольной. Она полагает, что выполняет божью волю, заставляя меня носить шерстяное нижнее белье.
– Ну, я уверен, что Бог заботится о вашем нижнем белье так же много, как и обо всем остальном, – сказал я ему, включая дворники.
– Мой друг, – произнес отец Энтон, торжественно глядя на меня своими водянистыми глазами. – Бог позаботится о душе, а заботу о нижнем белье оставит для кого-нибудь еще.