Дьяволы и святые

Андреа Жан-Батист

— Если хочешь.

— Сбежим, как только будем готовы, — заключил Данни. — И последнее: оказавшись в туннеле, даже не думайте останавливаться. Ни на секунду. Ни чтобы отдышаться, ни чтобы помочь другому. Двум мужчинам не обязательно погибать, когда можно ограничиться одним. Помните наш девиз.

Мы сложили ладони в центре. Под влажным синим потолком раздалась клятва:

— Каждый сам за себя.

~

Даже если Рашид и удивился, когда мы заявили, что хотим бегать больше, то виду не подал. В прошлом больше похожие на праздные шатания, уроки физкультуры превратились в занятия, требующие максимальной концентрации. Мы стискивали зубы, бледнели от напряжения, теряли сознание под открытым

небом и наблюдали, как с каждым днем становимся шире в плечах. Ко всеобщему удивлению, Момо оказался самым способным. Я не знаю, за какой мечтой он гнался: может, сквозь ржавую решетку мрачного двора он видел пустынные пляжи Алжира или смеющуюся девушку — она пряталась и завлекала его все дальше и дальше, туда, где песок окрашивается в лиловый цвет. Момо бежал без всяких усилий, в то время как я уже на четвереньках расставался с завтраком. Данни гнался за разумом, покинувшим его тело. Проныра, Эдисон и я старались изо всех сил. Безродный мчался за нами и кричал: «Подождите меня, ну подождите!» Мы поднимались по лестницам, перепрыгивая ступеньки. Ночью Данни будил нас отжиматься, приседать и делать выпады. Приют сумел то, с чем не справился мой учебник физкультуры. В начале июля тысяча девятьсот семидесятого года после нескольких недель в таком ритме я перестал узнавать себя в зеркале после душа — я превратился в атлета.

Несмотря на все усилия, мы развивали скорость максимум в восемь километров в час на дальних дистанциях. Только Момо подбирался к одиннадцати. Данни ругал нас по ночам. Проныра проворачивал сделки и одаривал шоколадными батончиками ребят, работающих на кухне, чтобы те доставали нам провизию. Мы ужинали дважды: в трапезной и в постели. После тренировок больше не тошнило. Наполнившись силой и окрепнув, мышцы требовали больше. Иногда я просыпался посреди ночи от нетерпения и шел подтягиваться на карнизе со шторой, отделяющей спальню больших от малышей.

Цель в десять километров в час казалась недостижимой. Во время прогулок по лугам мы бегом поднимались по склонам. Приходилось почаще возвращаться к остальным, чтобы не вызывать подозрений. Первым необходимую скорость развил Данни. Будто оскорбившись, мы догнали его в скором времени, однако только на коротких дистанциях. Наши расчеты основывались на одной лишь теории, и было сложно предугадать реальные шансы преодолеть обозначенное расстояние. Эдисон тайком вел дневник наших успехов, пряча его вместе со страницей из энциклопедии за изображением Девы Марии на стене в спальне — та явно сердилась, что никто никогда к ней не прикасался, и мы решили исправить это недоразумение, как только заметили, что Лягух боится этого портрета и каждый раз вздрагивает, проходя мимо. Эдисон подсчитал, что нам нужно еще два месяца усиленных тренировок перед тем, как попытать удачу. Чтобы все получилось, требовалось развить скорость в двенадцать километров в час. Проныра жаловался:

— Сенак точно что-нибудь заподозрит. Я уже видел, как он смотрит на нас в окно кабинета, пока мы бегаем.

— Еще два месяца, — повторял Эдисон. — Самое раннее — к концу сентября.

Июльским утром, год спустя после того, как Майкл Коллинз рассматривал обратную сторону Луны, пока его друзья наблюдали с ее поверхности, как просыпается Земля, во дворе поднялся переполох. Лягух размахивал одной рукой, держа в ней Азинуса, а другой отталкивал Момо. Тот кричал, плакал и тянулся к плюшевому ослику. Момо было уже семнадцать, и под его носом росли пышные усы. Но Лягух оказался сильнее и без труда удерживал парня на расстоянии, упершись ладонью в лицо Момо, словно пытаясь смять листок с каракулями.

— Не стыдно в твоем-то возрасте играться с мягкими игрушками? Знаешь, что делают с типами вроде тебя снаружи? Этот осел еще и воняет. Может, выкинем его на помойку, а?

Момо орал, рыдал во все горло, пока Лягух безжалостно отталкивал его. Мы с Пронырой переглянулись, Данни покачал головой.

— Каждый сам за себя, — прошептал он. — Мы так близко к цели, нельзя срываться. Он выкрутится.

Данни был прав. Но только в тот момент и

в том месте — вот почему мы должны были сбежать и добраться до страны, где он ошибался бы. Мы уже собирались вернуться в приют, как вдруг откуда ни возьмись появился Рашид. Он бросился на Лягуха и влепил ему увесистую пощечину. Азинус взмыл в воздух — казалось, он летел на своих огромных ушах — и приземлился прямо в руки Момо. Лягух покачнулся, но не упал: ему уже было за пятьдесят, он растолстел, но эта удивительная сила, как у скорпиона или колонизатора, никогда не покидала его. Он подскочил к Рашиду, но тот ударил его в печень, отчего Лягух сложился пополам, раскрасневшись от боли. Он захватил шею Рашида в замок и повалился на землю. Малыши расплакались, а одна из сестер завопила. Сенак не замедлил явиться во двор, учуяв хаос.

Приподнимая полы сутаны, он медленно подошел к драчунам. Мужчины тут же отпрыгнули друг от друга, преисполненные взаимной ненавистью. У Лягуха была рассечена бровь, на щеке краснел отпечаток ладони — восхитительная репродукция наскальной живописи. У Рашида шла кровь из носа. Вслед за Сенаком оба скрылись в здании.

Рашида уволили в тот же день, запретив попрощаться с нами. Парень, который в тот день полол грядки, видел, как Рашид сел в машину. Мальчик клялся, что учитель плакал. Больше мы его не видели. Рашид этого не знает, но мы единогласно включили его в ряды Дозора одним из самых почетных членов.

В тот же вечер за несколько дней до моего семнадцатилетия Данни разбудил нас посреди ночи:

— Пора.

~

Испанский поезд выскочил из туннеля, покачивая вагонами с топливом. За ним, словно стервятник, следовал тяжелый сернистый запах машинного масла. Тошнота скрутила мне живот. Кожа Проныры блестела от пота в темноте. Настоявший на том, чтобы проводить нас, Безродный стоял весь бледный.

— Слишком рано, — повторял Эдисон, качая головой. — Мы не готовы. Еще два месяца. Мы не выдержим дистанцию.

Данни влез на какую-то цистерну и вгляделся в темноту — ночь редкой удачи или ошибочных расчетов.

— Без Рашида еще долго не будет уроков физкультуры. А тренируясь просто так, мы вызовем подозрения. Сейчас или никогда.

Послышался скрип, и Данни спешно слез. С Проныры пот тек ручьем. Я согнулся пополам, чтобы блевануть, но ничего не вышло. Где-то далеко металлический скелет уже начал свой звонкий танец. Гремя ржавыми костями, приближался поезд.

— Как только проедет последний вагон — бегите, — приказал Эдисон. — И между рельсами, а не рядом, понятно? На стенах туннеля висят фонари — не сводите с них глаз. Постарайтесь изо всех сил.

Момо похлопал меня по плечу, как обычно, улыбаясь. Он покачал головой, Азинус помахал ушами вместе с ним. Нам больше не нужны были банальные, очевидные слова, чтобы понимать друг друга.

— Ты не побежишь?

Момо снова покачал головой.

— Ты никогда и не собирался бежать.

Тогда он выдавил два слова — единственные, которые я от него слышал за всю жизнь. Скопившись где-то в глубине горла, они неловко вылетели, чтобы облегчить нам прощание.

— Здесь… лучше…

Звук приближающегося поезда отдавался в каждом теле. Поднялся ветер. «Здесь лучше». Момо предпочел приют жизни, ожидающей его за стенами. С первого дня в приюте я жаловался на свой статус отверженного, неприкасаемого, но хватило всего двух слов — «здесь лучше», — чтобы понять: нам еще повезло. Быть сиротой без родителей — печально, хуже — быть сиротой без себя самого. Я обнял Момо и прошептал ему на ухо:

— Я вернусь за тобой.

Казалось, он поверил. Вдалеке замерцали фары локомотива, толкая вперед свет. Какой-то инженер, видимо в душе поэт, окрестил тот состав «А1А-А1А 68000». Если и гибнуть под колесами, то я бы предпочел, чтобы меня раздавил «Калифорния Зефир», «Эмпайр Билдер», «Кэпитал Лимитед» или любой другой американский поезд со звучным названием.

Мы повернулись к Безродному. Он протянул руку ладонью к земле.

— Мы — Дозор.

— Теперь ты — Дозор, — поправил Данни.