Дьяволы и святые
Шрифт:
— Джозеф, нам не следовало.
— Что?
— Куда все это приведет? Никуда, ты это прекрасно знаешь, как и я.
— Да. Я понимаю.
— Понимаешь? И не злишься? Я говорю: все кончено. Дошло?
— Такая красивая девушка, как ты, и парень вроде меня… Я понимаю.
В конце концов она сжалилась, увидев мои глаза побитой собаки, и погладила меня по щеке.
— Прости. Я надеялась, что мы поругаемся. Так было бы легче. Отец звонил вчера. Мы уезжаем в Париж.
— То есть ты не считаешь меня уродом?
— Конечно, нет. Ты красив, особенно
— Я буду так играть. Клянусь. Мне надо только понять, что именно я тогда сделал.
— Ты слышал, что я сказала? На следующей неделе я возвращаюсь в Париж. Все кончено. Больше мы не увидимся.
Впервые со второго мая тысяча девятьсот шестьдесят девятого года, в восемнадцать четырнадцать, мне все было ясно.
— Ничего не кончено.
— Это как?
— Где ты живешь в Париже?
— На улице Пасси, а что?
— Я сбегу. Свалю из приюта и найду тебя.
— Не будь смешон. Никуда ты не денешься.
— Это мы еще посмотрим.
Я выбежал из гостиной. Роза догнала меня в коридоре у не устающего увядать в черных рамках гербария.
— Ты вправду сбежишь?
— Да.
— Тогда я сбегу с тобой.
Я в недоумении уставился на нее, фарфоровую куклу в драгоценных платьях.
— Знаю, о чем ты думаешь, Джозеф. И ты ошибаешься. Я уже давно хочу сбежать. Представь, что я стану как моя мать?
— Я не знаю, я с ней не знаком…
— А там не с кем знакомиться. Ее не существует. Типичная примерная жена. Как ты думаешь, почему отец неделями пропадает в Париже? Там его подружки. Думаешь, почему я беру уроки фортепиано? Чтобы однажды стать такой же примерной женой, никогда не возражать и устраивать ужины для клиентов, коллег и инвесторов. Такие супруги заводят специальный блокнотик, где записывают каждое меню из страха подать дважды одно и то же блюдо гостям. Вот почему меня тут прячут — ждут полного выздоровления. Бывшие туберкулезницы не могут появиться на рынке хороших жен. Думаешь, о такой жизни я мечтаю?
— А о чем ты мечтаешь?
Путешествия. Она хотела увидеть дворцы инков под дождем, жевать горькие грибы, способные превратить в орла, волка или барсука, вгрызаться в свежие лимоны сицилийским утром, чтобы потом скривиться и все выплюнуть, полной грудью вдыхать морозный воздух, подарить свою бледность жерлу вулкана. Она слышала, что где-то живут люди, способные петь, издавая два звука одновременно. Она хотела стать дипломатом на случай, если вьетнамцы, которых Лягух бомбил, расстреливал, забрасывал гранатами, вдруг захотят взять реванш. Она считала, что гораздо мудрее выслушать обе стороны и договориться: ты — мне, я — тебе, что все будут счастливы, поделившись с ближним. Она утверждала, что те, кто размахивает флагом и считает, будто другого такого нет, все равно держат в руках общий, человеческий флаг. Она говорила все это, а я сгорал от желания увидеть ее в роли дипломата, пусть женщины никогда раньше и не занимали эту должность.
— Я сбегу с тобой, Джозеф. И сразу для ясности: решение принято.
—
— Говорю же, я давно обдумываю побег. У меня есть план.
Вот уже несколько месяцев она тайком училась водить машину, убедив нового садовника давать ей уроки, когда родителей не было дома — а их часто не было дома из-за подружек отца и занятий благотворительностью матери. Садовник сразу же очаровался молодой, явно скучающей девушкой с рассеянным взглядом, а может, и вовсе влюбился. Роза оказалась способной ученицей, хоть и маялась с застревавшей второй передачей. План был прост: она сбежит в полночь, когда мать уснет под действием валиума. Выбравшись из приюта, я должен был встретиться с ней на широком повороте в получасе ходьбы от приюта — она будет ждать. Ранним утром мы уедем уже далеко.
— Насколько далеко?
— В Испанию.
— Нас остановят на границе.
Роза рассмеялась.
— Границы для дураков. Моя мать оттуда, мы ездим в Испанию на каждые каникулы. Я знаю дорогу, все проверила по карте.
— И что мы будем делать в Испании?
— Работать, пока не исполнится восемнадцать. Я возьму денег из маминого кошелька, но нам придется зарабатывать на жизнь. Потом я поступлю в университет в Испании и стану дипломатом. Ты будешь играть на пианино. Сначала в барах, но в один прекрасный день тебя заметит какой-нибудь импресарио, и ты прославишься на весь мир.
— Ты говоришь по-испански?
— Ни капельки. Но мы научимся. В любом случае дипломат должен говорить на нескольких языках.
— У нас никогда не получится. Ты замечталась.
— Да, Джозеф, я мечтаю. Мне всего шестнадцать.
— Маловероятно, что твой план осуществится.
— Авиакатастрофы тоже маловероятны.
Я подумал, что она извинится, но Роза никогда не просила прощения. Она повернулась к стене, высматривая в полумраке картину. Ее пальцы нащупали яркий цветок — настоящий вихрь из золота и слоновой кости на огненном венчике.
— Царица ночи. Мой любимый цветок. Мы с тобой, как и он, цветем в темноте.
Роза была права: мне стоило прислушаться к ее прерывистому сумеречному дыханию сироты, которое теснилось в грудной клетке, поглощая ту, кому должно было дарить жизнь. Роза оказалась одной из нас. Я, она — мы оба были обязаны сбежать. Говорить о нас, сиротах, включая в этот круг Розу.
— Однажды мы поедем в Лас-Вегас… Я кое-кого там знаю.
— Если хочешь. Но как ты можешь кого-то там знать?
— Долгая история. Завтра вечером я сбегу после собрания Дозора. Они должны знать.
— Нет, завтра вечером отец будет дома. В понедельник. И последнее…
— Что?
— Я никогда не стану типичной примерной женой. Я бегу не ради тебя, а с тобой.
В темноте Роза проводила меня до двери. Я вздрогнул, когда она взяла меня за руку. Черный дождь решетил землю, резал листья и самые отважные почки, отчаянно возвещающие о приближении весны. Стоя на пороге, Роза всего на секунду задержала мою ладонь в своей.
— Смотри, дождь идет. Думаешь, по твоей вине, Джозеф?