Дыхание в басовом ключе
Шрифт:
День до обеда пролетел без особого экстрима, может, потому, что я благоразумно не выходила из своего кабинета, а найти приключения в практически пустом помещении на отшибе не под силу даже мне. Кстати вспомнились слова когда-то популярной песни: «В коморке, что за актовым залом...» — ну прямо про меня написано. Музкабинет и в самом деле находился подальше от всех, в конце длинного пустынного коридора, извивающегося змеёй вокруг актового зала, дабы избавить уши и нервы невольных слушателей от порой не совсем мелодичных звуков, доносящихся из него. Меня такая дислокация более чем устраивала, так
Ромка ждал меня на парковке, прислонившись к дверям своей серебристой «Тойоты Камри» и нетерпеливо куря, судя по количеству окурков у его ног, уже далеко не первую сигарету. Обведя задумчивым взглядом мою фигуру, он выдал:
— Судя по тому, что это недоразумение всё ещё на тебе, ты настроена решительно. Мне их заранее жалко.
Мимоходом чмокнув его в подставленную щёку, я залезла в прокуренный салон и чуть не оглохла от дикой какофонии звуков из приёмника.
— Романыч, я надеюсь, что это безобразие, ошибочно считаемое за направление в музыке, не является тем, что от меня ожидается?
— Чем тебя не устраивает “Rammstein”? — огрызнулся друг детства, заводя машину. — Всех устраивает, а её, блин, не устраивает. Да ты знаешь, сколько у них наград, а? Вот у твоего Моцарта есть платиновые альбомы? А у них есть!
— Что-то твои платиновые давненько не выступали. Когда у них последний концерт был, а?
— Это у твоего Моцарта давно концертов не было, — загоготал Ромка, вспомнив полюбившуюся ему фразу из КВН. — И вообще, при чём тут они? Давай я тебе пока что что-то из «Рельефа» поставлю?
— У тебя есть и их диски?
— А то! Я самый ярый фанат, между прочим, — этот псих, не отрываясь от дороги, пошарил под сиденьем и, выудив оттуда серебристый диск с изображением жёлто-чёрного горного ландшафта, воткнул его в проигрыватель. — Сиди и внимай. Они круты, да.
Машину наполнили звуки хорошо известной мне мелодии, и я офонаревшими глазами уставилась на парня.
— Не поняла?
— А ты не знала, что твоя любимая песня — это «Рельеф»? Ну ты даёшь, Витёк.
— Да я даже не знала, что это считается роком! И у них много такого?
— Какого — «такого»?
— Ну, такого, — я неопределённо ткнула пальцем в направлении приёмника, — классного.
— Ага, я ж говорю, они круты, — Романыч переключил на следующий трек, и по мозгам ударило сочетание звуков, более ассоциирующихся в моём понимании с определением тяжёлой музыки, чем предыдущее. — Круты-ы-ы, детка!
Я поморщилась. Ну, не всё коту масленица, спасибо, что хоть не “Rammstein”.
И тут, видимо желая окончательно добить меня, Романыч принялся диким голосом подпевать солисту «Рельефа», совершенно не заморачиваясь по поводу таких мелочей, как мелодия, такт и наличие слуха:
Гламур, гламур, один гламур,
Как будто нет других идей
У умных девушек и дур.
Блестеть, и никаких гвоздей!
Да... Петь Ромка не умел, но, к сожалению, любил. Особенно тяжко приходилось, когда он выпивал. Подбодрённая алкогольными парами душа требовала самовыражения и неизменно находила его в распевании во всю мощь далеко не слабых лёгких песен любимых групп. И поскольку слушал Романыч исключительно тяжёлую музыку, а отсутствие даже зачатков слуха с лихвой компенсировал громкостью, то в такие моменты мы с его женой Леной резко забывали о разногласиях и дружно сваливали по срочным делам, о существовании которых до того даже и не догадывались. Ибо заткнуть этот фонтан вдохновения было никак. В данный момент сваливать было некуда, а потому я попыталась переключить творческий энтузиазм друга в другое русло:
— Кстати, Боженов, я так понимаю, ты их хорошо знаешь? — дождавшись утвердительного кивка головой, я продолжила: — Кажется, даже дружишь? — ещё один кивок, а пальцы отбивают на руле такт, признаться, довольно зажигательной мелодии. — Но друг с большой буквы «дэ» ты всё же мой. Так просвети меня по секрету: как мне им понравиться?
Ромка оглядел меня с ног до головы и категорично заявил:
— Никак.
— В смысле?
— В прямом, Витёк. Нет ни малейшего шанса. Даже не пытайся.
— Я настолько не подхожу? Если я настолько безвариантна, то какого мы туда вообще прёмся?
— Зайка, ты молодая, высокая, смазливая девица с буферами третьего размера. Ты во вкусе как минимум половины человечества, так что не комплексуй. Дело не в этом.
— А в чём? Мне позарез нужна эта работа, Романыч. Ну, помоги мне?
— Витёк, тут вообще не в них дело. В смысле, не во всех них. Тебе надо понравиться одному-единственному человеку, а ему по определению не нравится никто, кто трогает его барабаны.
— А, тот самый, который руку умудрился сломать?
— Да, тот самый дебил. Так что даже не пытайся, побереги силы на другую кандидатуру. Хотя... Если тебе интересно в том самом плане, то в этой юбчонке твои шансы как никогда велики. Ух, шалунишка!
— Боженов! Вот ты о чём сейчас? Я тебя спрашиваю, как мне эту #непечатно# работу получить, а ты про что?
— Да ладно тебе, расслабься. Я просто к тому, чтоб ты сильно не надеялась. Но с другой стороны, кого-то же им придётся взять, так почему не тебя?
Вот так, препираясь и перемывая косточки изыкавшемуся, наверное, ударнику Рельефа, мы и добрались до примыкавшего ко всё ещё действующему заводу ликёроводочных изделий бывшего Дома пионеров, в котором и разместилась на время своего пребывания в Питере популярная московская рок-группа. Ещё минут пятнадцать ушло на то, чтобы пройти секьюрити на входе. Я, признаться, была поражена тщательностью, с которой охранялся покой музыкантов от окружающего мира. В принципе, нас и впустили-то только после того, как откуда-то из глубин здания выскочил колоритный белобрысый тип в ярко-оранжевой толстовке, босиком и с мотком проводов. Хлопнув Романыча по плечу и окинув меня оценивающим взглядом, он ткнул пальцем куда-то в сторону лестницы на второй этаж и умчался, крикнув на ходу: