Дым и зеркала
Шрифт:
— Вернешься ко мне? — спросила Луиза. — Почему? Разве ты уезжаешь?
Я обернулся. Тролль исчез, и со мной под мостом стояла девушка, которую, как мне казалось, я любил.
— Нам пора домой, — сказал я. — Пойдем.
Всю обратную дорогу мы молчали.
Она стала встречаться с ударником из моей группы, а много позже вышла за кого-то замуж. Однажды мы встретились, в поезде, когда она уже была замужем, и она спросила, помню ли я ту ночь.
Я сказал, что помню.
— Ты тогда мне очень нравился, Джек, — сказала она. — Мне казалось, ты собираешься меня поцеловать. И предложишь встречаться. Я бы согласилась. Если бы ты предложил.
— Но я не предложил.
— Да, — сказала она, — ты не предложил.
Волосы у нее были очень коротко подстрижены, и это ей не шло.
Больше мы с ней не встречались. Стриженая женщина с натянутой улыбкой ничем не напоминала девушку, которую я любил, и разговор с ней был мне неприятен.
Я переехал в Лондон, а потом, через несколько лет, вернулся назад, но город, в который вернулся, не был похож на тот, что я помнил: там не осталось ни полей, ни ферм, ни каменистых тропинок; и как только смог, я уехал оттуда в крохотную деревушку в десяти милях от города.
Я переехал вместе со своей семьей, так как был уже женат и у меня был маленький сын, в старый дом, который когда-то, в прежние времена, был железнодорожной станцией. Шпалы выкопали, и супружеская пара, жившая напротив, выращивала на том месте овощи.
Я старел. Однажды я обнаружил у себя седые волосы; в другой раз, слушая запись своего голоса, понял, что он стал таким же, как у моего отца.
Работал я в Лондоне, в крупной звукозаписывающей компании. Обычно ездил в Лондон поездом, а вечером возвращался назад.
Мне пришлось снять там крошечную квартирку; трудно было всякий раз возвращаться домой, поскольку группы, которых мы записывали, выбирались на сцену не раньше полуночи. Это также означало, что если хотел, я легко мог заняться случайным сексом, а я хотел.
Я думал, что Элеонора, так звали мою жену, мне следовало сказать об этом раньше, ничего не знает о других женщинах; но однажды зимним днем, вернувшись домой после двухнедельной увеселительной поездки в Нью-Йорк, я обнаружил свой дом пустым и холодным.
Она оставила мне письмо, не записку. Пятнадцать страниц, аккуратно отпечатанных, и каждое слово в нем было правдой. Включая приписку: «Ты ведь совсем меня не любишь. И никогда не любил ».
Надев теплое пальто, я вышел из дома, ошеломленный и оцепенелый.
Снега не было, но земля смерзлась, и листья хрустели под ногами. Деревья черными скелетами смотрелись на фоне хмурого зимнего неба.
Я шел вдоль шоссе. Мимо проезжали машины, в Лондон и из Лондона. Один раз я споткнулся о ветку, не заметив ее в груде замерзших листьев, порвал брюки и оцарапал ногу.
Так я дошел до соседней деревни. Дорога под прямым углом пересекала реку и тропинку, которую я никогда прежде не видел, и я пошел по тропинке, глядя на наполовину замерзшую речку. Вода в ней журчала, плескалась и пела.
Заросшая травой тропинка вела через поля; она была прямой как стрела.
В одном месте я нашел присыпанный землей камень. Я взял его, очистил от грязи. Это был кусок оплавленной породы красноватого цвета со странным радужным блеском. Я положил камень в карман пальто и держал в руке все время, пока шел, ощущая его надежное тепло.
Река сильно петляла, а я все продолжал идти.
Я шел примерно час, когда наконец увидел новые маленькие квадраты домов вверху на набережной.
И тут я обнаружил мост и понял, где я: снова на старой тропинке, просто вышел к мосту с другой стороны.
Сбоку на мосту были граффити: БЛИН; БЕРРИ ЛЮБИТ СЬЮЗАН и даже пресловутое НФ — Народный фронт.
Я стоял под мостом красного кирпича, где валялись обертки от мороженого, хрусткие пакеты и одинокий использованный презерватив, стоял и смотрел на свое дыхание, на холодном воздухе превращавшееся в облачко.
Кровь на ранке уже подсохла.
По мосту над моей головой проезжали автомобили; я даже слышал, как в одном громко играло радио.
— Привет! — сказал я спокойно, немного смущенный тем, как глупо звучу. — Привет!
Ответа не было. Только ветер шуршал мусором и листвой.
— Я вернулся. Я ведь обещал. И вернулся. Привет!
Молчание.
И я заплакал, нелепо и беззвучно.
Чья-то лапа коснулась моего лица.
— Я не думал, что ты вернешься, — сказал тролль.
Теперь он был моего роста, а все остальное осталось прежним. Спутанные длинные волосы с застрявшими листьями, огромные печальные глаза.
Я пожал плечами и вытер рукавом лицо.
— Но я вернулся.
Над нами, весело крича, пробежали трое мальчишек.
— Я тролль, — сказал тролль очень тихо и испуганно. — Тролль, кроль, профитроль .
Его трясло.
Я протянул руку и взял его за огромную когтистую лапу.
— Все нормально, — сказал я. — Правда. Все хорошо.
Он кивнул.
Тролль повалил меня на землю, на листья, на обертки и использованный презерватив, придавив своим телом. А потом поднял голову, открыл рот и съел мою жизнь, жуя ее своими крепкими острыми зубами.
Когда закончил, он встал и отряхнулся. Сунул руку в карман своего пальто и достал ноздреватый оплавленный камешек. Шлак.
И протянул мне.
— Это твой, — сказал тролль.
Я посмотрел на него: моя жизнь ему прекрасно подошла, словно он носил ее многие годы. Я взял у него камешек и понюхал. Почуял запах паровоза, с которого он выпал когда-то очень давно. И крепко зажал в своей волосатой лапе.