Дым и зеркала
Шрифт:
После полудня я прогуливался по бульвару Сансет и доходил до «почти круглосутчного» книжного, где покупал газету. Потом на полчаса садился во дворике отеля и читал. А получив свою дозу солнца и свежего воздуха, шел обратно в сумерки, переделывать свою книгу в нечто совсем другое.
Очень старый афроамериканец, служащий отеля, мучительно медленно каждый день проходил в это время через двор, поливал растения и кормил рыбок. Проходя, он всегда улыбался, а я кивал в ответ.
На третий день, когда, стоя у пруда, он рукой доставал из него мусор: несколько монет и пачку из-под сигарет — я встал и подошел.
— Привет! —
— Сэ… — ответил он.
Я хотел было попросить его не называть меня сэром, но не смог придумать, как это сделать, чтобы он не обиделся.
— Красивые рыбки.
Он кивнул и заулыбался.
— Декоративный карп. Привезли сюда прямо из Китая.
Мы смотрели, как они плавают в маленьком пруду.
— Интересно, не скучно им?
Он покачал головой.
— Мой внук, он ихтиолог, знаете?
— Рыб изучает?
— Угу. Он говорит, у них памяти хватает примерно на тридцать секунд. Вот они плавают в пруду, и им все тут внове, типа, ой, я тут и не был никогда. А встретив рыбку, которую сто лет знают, они спрашивают: «Кто ты, чужак»?
— Вы не могли бы попросить вашего внука сделать кое-что для меня? — Старик кивнул. — Я где-то читал, что продолжительность жизни карпов неизвестна. Они якобы не старятся, как мы. Умирают, когда их убивают люди, или хищники, или болезни, но не старятся и не умирают сами по себе. То есть могут жить вечно.
Он кивнул:
— Я спрошу. В самом деле интересно. Что до этих трех, вот этого я назвал Призрак, ему года четыре-пять. Но два других, они-то приехали прямо из Китая, когда я начал здесь работать.
— И когда же это было?
— Кажется, в одна тысяча девятьсот двадцать четвертом году от Рождества Господа нашего. Ну, сколько бы вы мне дали?
Я не мог ответить. Его словно вырезали из старого дерева. Больше пятидесяти, но моложе Мафусаила. Так я и сказал.
— Я родился в 1906-м. Богом клянусь.
— И где же, в Лос-Анджелесе?
Он покачал головой.
— Когда я родился, на этом месте была апельсиновая роща, очень далеко от цивилизации.
Он рассыпал корм по поверхности воды. Ловя его, все три серебристо-белые рыбины выскакивали и смотрели на нас — или так казалось, — а их круглые рты все открывались и закрывались, словно они говорили с нами на своем бессловесном, тайном языке.
Я указал на того, о котором он говорил:
— Это Призрак, да?
— Призрак, верно. А тот, под кувшинкой, вон, хвост торчит, видите? Его зовут Бастер, в честь Бастера Китона [42] . Китон как раз останавливался здесь, когда привезли эти двух, постарше. А это наша Принцесса.
Принцессу легко было отличить от остальных. Она была нежно-кремового цвета, с ярким темно-красным пятном вдоль спины, что очень ее выделяло.
— Красотка.
— Да, в самом деле. Все при ней.
42
Бастер Китон (Buster Keaton, наст. имя Джозеф Фрэнк Китон, 1895–1966) — американский комедийный актер и режиссер. Один из величайших комиков немого кино.
Он глубоко вздохнул и принялся кашлять, и хриплый кашель сотрясал все его хрупкое тело. В тот момент я впервые распознал в нем девяностолетнего старика.
— С вами все в порядке?
Он кивнул.
— Да все, все хорошо. Старые кости, — сказал он. — Старые кости.
Мы пожали друг другу руки, и я вернулся в свой сумрак, к сценарному плану.
Я распечатал дописанный текст и отправил его факсом на студию, Джейкобу.
На следующий день он приехал ко мне в шале. Вид у него был расстроенный.
— У вас все в порядке? Проблемы со сценарным планом?
— Просто черт знает что. Мы сняли кино с… — и он назвал имя известной актрисы, которая пару лет назад сыграла сразу в нескольких успешных фильмах. — Не прогадали, а? Только она уже не молода, как прежде, а настаивает, чтобы ее сняли обнаженной, и там просто не на что смотреть, поверь. Ну а сюжет такой: один фотограф умеет уговаривать женщин обнажиться для него. И тогда он их трахает . Только никто не верит, что он это делает. И вот шеф полиции, которого играет миссис Дайте-Я-Покажу-Вам-Голый-Зад, приходит к заключению, что она сможет его арестовать только если прикинется одной из этих женщин. Короче, она с ним спит. И получается такое дело…
— Она в него влюбляется?
— Ну да. И понимает, что женщины всегда будут зависеть от мужского взгляда на женщин, а чтобы доказать свою любовь, когда полиция приходит его арестовывать, она поджигает фотографии и погибает вместе с ними. Но сначала на ней сгорает одежда. Как тебе?
— Никак.
— Мы тоже так подумали, когда посмотрели. Уволили режиссера, сократили фильм и сделали досъемку. Теперь у нее под одеждой спрятан микрофон. А когда она начинает в него влюбляться, выясняется, что он убил ее брата. Ей снится сон, что на ней сгорает одежда, а проснувшись, она едет с группой на задержание. Но в это время его убивает ее младшая сестра, с которой он тоже трахался .
— Ну и чем это лучше?
Он качает головой.
— Да, барахло. Если бы она дала нам снять в обнаженке дублершу, возможно, результат был бы иной.
— А что вы думаете о моем сценарном плане?
— О чем?
— О сценарном плане, который я вам послал.
— Ах да. Сценарный план. Очень понравился. Нам всем. Он классный. Просто потрясающий. Мы в шоке.
— И что дальше?
— Ну, когда все успеют его пролистать, мы соберемся и обсудим.
Он похлопал меня по спине и ушел, оставив меня скучать в Голливуде.
Я решил написать рассказ. Мысль мне пришла еще в Англии, до отъезда. История о маленьком театре на пирсе. Когда идет дождь, там показывают волшебные фокусы. Но публика не в состоянии отличить волшебство от иллюзии, и для нее не имеют никакого значения иллюзии, становящиеся реальностью.
В тот день, во время прогулки, я купил несколько книг о волшебных фокусах и викторианских иллюзиях в «почти круглсуточном» книжном. История, точнее, сама суть истории так или иначе уже жила в моей голове, и я хотел кое-что уточнить. Я присел на скамейку во внутреннем дворике и просмотрел книги, решив попытаться создать в рассказе особую атмосферу.