Дыра
Шрифт:
— Ты его видела?
— Нашего-то? Отца Валентина? Видела пару раз.
— Он слишком молодой, тебе не кажется? Если ему сбрить бороду и переодеть, он, наверное, нашего возраста.
— Ну и что? Ничего страшного. Ты не должна его воспринимать как простого человека. К гинекологу же мы ходим, это гораздо хуже, между прочим…
— Ой, не напоминай!
Женщины, уже дошедшие до дверей квартиры, прыскают со смеху.
— А правда, что он стал гинекологом, потому что с ним в классе ни одна девчонка дружить не хотела, потому что он был самый маленький, самый плюгавый и все такое?
Они заходят в квартиру.
— Да он в моем классе учился! Записочки мне всё писал: «Давай дружить», но потом
— А потом что?
— А потом что? Лет через пять после школы прихожу за направлением на аборт, смотрю и глазам своим не верю — сидит наш «шибздик» в белом халате, смотрит на меня и улыбается. «Раздевайтесь!» — говорит.
— Ну и ты?
— А что я сделаю? У меня срок поджимает, другого гинеколога в поликлинике нет. Разделась, легла на кресло, глаза только закрыла, чтоб его не видеть.
Они смеются, потом спохватываются.
— А про что мы говорили до этого?
— Про конец света.
Воцаряется молчание, потом обе, как по команде, начинают всхлипывать.
В это время раздается стук в дверь, одна из женщин идет открывать и в квартиру вваливаются двое молодых подвыпивших мужчин.
— О! Явились голуби! Вот кому хорошо! Глаза залили — и никаких проблем.
— Вы что, идиоты, решили напоследок все, что в городе осталось, выжрать?
Мужики ухмыляются и заваливаются на диван.
— Девочки, не ругайтесь! Мы вам новость принесли.
— Что еще?
— А то, что вот это самый звездец, про который вы нам утром мозги парили, наступит, знаете, когда?
— Не говори им, пусть помучаются.
— Саня, Коля! Говорите немедленно!
— Ладно, скажем. В последнюю новогоднюю ночь этого тысячелетия! Поняли? Как 12 часов пробьет, так — раз! И звездец. И ни хрена мы в третье тысячелетие не попадаем, потому что недостойны!
— Как в новогоднюю? Кто вам это сказал?
— А вы на рынок сходите, там все говорят.
Женщины перестают ругаться и испуганно смотрят на мужчин, ожидая еще каких-нибудь подробностей.
— Но тут есть одна тонкость, — неожиданно трезвым голосом говорит Санёк. — Все дело в том, что считать последней новогодней ночью. По моим личным подсчетам она наступит только 31 декабря 2000 года. Так что у нас еще целый год и три месяца в запасе! А кому хочется подохнуть пораньше, тот пусть отмечает это дело 31 декабря этого года. Лично я никуда не тороплюсь.
Женщины недоверчиво смотрят на Санька, потом — вопросительно — на Колю. Тот пожимает плечами.
— Вы что пили-то сегодня?
— Не верите, — говорит Санёк обиженно. — Ну, как хотите. Доживем — увидим, кто прав.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,
в которой герою препарируют череп и прочищают мозги
Диван в мэрии, конечно, не то, что голый матрас в КПЗ. Стоило Гоге-Гоше прикоснуться щекой к мягкой подушке, как глаза его сами собой закрылись, и он провалился в горячий сладкий сон. И сразу увидел Москву, Садовое кольцо, и как он мчится в своем джипе-«мер-седесе» и хочет повернуть в сторону Кремля, но тут в машине раздается звонок, он снимает трубку и слышит: «Ваша встреча с президентом отменяется, вы нам больше не понадобитесь». Тогда он поворачивает в противоположную от Кремля сторону, чтобы ехать в офис компании, но на подъезде видит, что улица перекрыта ОМОНом, а у входа в офис маячат люди из спецназа, в черных масках и с автоматами. Он резко сворачивает в боковую улицу и решает ехать в банк, чтобы срочно оформить перевод счета, но тут снова раздается звонок, на этот раз на мобильник, и неприятно дрожащий голос управляющего банком сообщает: «Ваши счета только что арестованы». Он опять сворачивает в боковую улицу и долго петляет по центру города, поглядывая в зеркало заднего вида, но никакой погони за собой не обнаруживает. И вот уже его квадратный темно-синий джип стремительно вырывается за пределы Садового кольца и уходит из города на кольцевую дорогу и там мчится на предельной скорости в сторону Шереметьева-2, но на полпути он различает сверху какой-то лишний звук и догадывается, что его, видимо, преследует вертолет. Тогда он съезжает с трассы и ныряет в лесной массив. Последнее, что возникает в памяти, это лесная дорога, перебегающий ее прямо под колесами заяц, дальше — вспышка света в глазах, потом провал, темнота, полное отсутствие картинки и только ощущение тесноты, замкнутого пространства и присутствия рядом кого-то невидимого, но будто впившегося в его мозг и высасывающего оттуда все наличное серое вещество…
…ЭТО не имело внешних очертаний и признаков. Нельзя было назвать ЭТО «помещением», поскольку там не было ни стен, ни дверей, ни окон — ничего такого. Но «открытой местностью» это также нельзя было назвать, у местности все-таки есть кое-какие приметы — хотя бы почва под ногами, хотя бы скудный ландшафт в виде окрестных холмов и оврагов. Ничего такого ТАМ не было. Вообще ничего. ЭТО было как провал в бездну, в темное, не имеющее видимых границ пространство, где перестали ощущаться тяжесть собственного тела, его параметры и оболочка. Словно плоть его мгновенно втянулась в воронку, обращенную внутрь себя и сжалась до микроскопической точки, горошины. И все, что составляло до сих пор его «Я», полностью сконцентрировалось и уместилось в этой точке, в этой горошине и, освобожденное от внешней оболочки, от обременительных телесных подробностей, пребывало во взвешенном состоянии, колеблясь в темноте пространства, или в пространстве темноты, что в данном случае было одно и то же.
— Это что, уже Страшный суд?
Он не спросил, а только подумал спросить, но в мозгу его сам собой прозвучал ответ:
— Нет, Страшный суд выше.
Кто говорил с ним таким образом — он поначалу не видел. Пространство вокруг казалось ему совершенно пустым и беспредметным. Но постепенно из мрака стали проступать какие-то силуэты, они то приближались к нему, то удалялись, то окружали его плотным кольцом и вращались вокруг него словно по орбите… Кто придумал, что они зеленые? Они бесцветные, даже прозрачные, что-то вроде морских медуз, только плоские и сильно вытянутые по вертикали. Сначала они не собирались его препарировать. Просто окружили и рассматривали.
— Это именно тот, кто нам нужен?
— Один из них во всяком случае.
— И он знает ответ?
— Насколько у них вообще кто-нибудь его знает.
— Они что, действуют без всякой программы, наугад?
— Похоже на то.
В какой-то момент он стал видеть все как будто со стороны. Вот они склонились над некой плоскостью, на которой лежит (на самом деле горизонтально висит в пространстве)… Хм, да это же его собственная оболочка, жалкая телесная оболочка, совершенно пустая и никчемная. Что они с ней делают, интересно? Похоже, они прочищают ему мозги. А может, вставляют новые?
— Эй вы! Что вы там делаете?
— Виси и помалкивай.
— Что значит помалкивай? Это все-таки мои мозги! Я не хочу, чтобы в них копались посторонние!
Он не почувствовал, а только увидел со стороны, что черепная его коробка сжалась, словно ее взяли в тиски, что-то в ней щелкнуло, хрустнуло, открылось и закрылось.
— У-у-у! Да тут мозгов-то… На один анализ не хватит.
Потом — полное отключение от ощущений, полное отсутствие всякого присутствия, неизвестно сколько продолжавшееся. Потом снова какие-то слабые ощущения и мысленный вопрос самому себе: