Дюма
Шрифт:
Во-вторых, у Маке проблемы с психологией героев. Обратите внимание: когда д’Артаньяну становится жаль миледи, на него «наезжает» Портос. Почему вдруг Портос, у которого нет никаких особенных причин ненавидеть эту женщину? Разумеется, у Дюма это делает Атос, у которого такие причины есть. Кроме того, Портоса д’Артаньян просто не послушал бы — с какой стати тот ему указывает? Но к Атосу он относится как к отцу и молча подчиняется. «Я люблю тебя» в устах миледи звучит фальшиво, какая уж теперь любовь, д’Артаньян не поверит; другое дело «Вспомни, что я любила тебя!» — пробуждающее в душе мужчины сентиментальные или сладострастные воспоминания. Маке: «Миледи в ужасе вскрикнула и упала на колени. Д’Артаньян, опустившись на пень, заплакал». Почему вдруг железная, жестокая женщина вскрикивает и падает, а не держится, как раньше, угрожающе? И плаксивость д’Артаньяна немотивирована; что нового он услышал, с чего вдруг разжалобился? Дюма вводит гениальную деталь: «Ах, боже мой! — закричала она. — Боже мой! Неужели вы меня утопите?» Женщина представляет не абстрактную, а конкретную смерть, ту, которой почему-то особенно боится, и испытывает
Вообще Дюма — психолог тонкий, его герои всегда действуют в соответствии со своими характерами, и он замечает несоответствия у других. В 1862 году он писал об «Отверженных»: «Возможно ли, что мать, Фантина, которая любит свою дочь так, что готова остричь себе волосы и вырвать зубы ради нее, спокойно оставляет ее у Тенардье, то есть у первых встречных? Возможно ли, что Вальжан, обладающий не только высочайшим интеллектом, но и развитым инстинктом, так глуп, что заявляется к Тенардье в громадной шляпе и желтом рединготе, дает Козетте 20 су за то, что стоит 15, и дарит ей куклу за 40 франков, тогда как он совсем не заинтересован, чтобы на его отношение к малышке обращали внимание? Возможно ли, что Мариус, видящий, что делают Жандре или Тенардье, сознавая, с какими грязными негодяями он имеет дело, не делает спасительного выстрела из пистолета, потому что вдруг задумался об умершем отце? Возможно ли, что Вальжан, с помощью невероятных ухищрений сумев достать раскаленное железо, не воспользуется им только потому, что немножко обжег руку?!»
Мрачную, жестокую сцену, которая у Маке завершается вяло, «никак» — «Первый убежал, второго тоже не было нигде видно» — Дюма венчает блистательно: «Хорошо вы веселились, пока были в отлучке? — Бесподобно! — ответил Атос». Это не стилистический штришок, это несущая балка, что держит общую ироническую тональность текста, который не должен стать нагромождением ужасов. Маке нарушал убедительность действий и слов, тем разрушая убедительность всего здания романа. Дюма возвращал все на положенные места. Но это не упрек Маке. Он отлично делал то, в чем Дюма был слабее: организовывал и проектировал роман, так что в дуэте «архитектор — каменщик» именно он играл роль первого, а Дюма второго. Но литература все же не архитектура: здесь обе роли важны одинаково.
Часто говорят, что Маке без Дюма ничего не написал, или, наоборот, что Дюма без Маке ничего стоящего не написал. То и другое неверно. Дюма половину своих работ писал без соавторов, Маке — тоже: он издал романы «Бо из Анженна» (1843), «Две измены» (1844), «Граф Лаверни» (1852), «Падение сатаны» (1854), «Прекрасная Габриэль» (1855), «Долги сердца» (1857), «Дом купальщика» (1857), «Белая роза» (1858), «Сцены из царствования Людовика XIV» (1858), «Зеленые листья» (1862), «Париж при Людовике XIV» (1883); в соавторстве с Ж. Арно и Ж. Пуйолем он написал документальную «Историю Бастилии» (1844), а также семь пьес самостоятельно (первую после «Батильды» — в 1852 году, уже после разрыва с Дюма) и несколько с другими драматургами. Хорошо ли он писал? У нас, увы, нет возможности разбирать его творчество, но вот небольшой пример: «Две измены» — роман, изданный в разгар его сотрудничества с Дюма:
«— Если вы путешествуете в качестве туриста, — продолжил Марселин, — вам должно быть интересно увидеть батарею де Сен-Мар; у меня есть удобный кабриолет…
— Ах! У вас есть кабриолет! Но зачем?
— Черт возьми! Чтобы ехать в нем домой.
— Так у вас там еще и дом? Может, у вас там еще и земля?
— Да, как раз за Сен-Мар. Садитесь в мой кабриолет, и я вас привезу в мой дом.
Тогда у Филиппа раскрылись глаза, и он узнал о своем друге двадцать разных подробностей, каких не прочтешь в документах: что он получил наследство от отца, который значил для него больше всего на свете, что, оставив своей младшей сестре 6000 экю ренты, он уехал в Константинополь, так как всегда испытывал страсть к востоку, и так далее…» Стиль неотличим от стиля Дюма, тот же диалог с повторяющимися словами; Маке следует правилу, сформулированному Дюма в «Истории моих животных»: «Говорить о персонажах после того, как они появятся, вместо того чтобы выводить их после того, как о них рассказано». Сам додумался или усвоил урок Дюма — кто знает? Почитайте романы Маке («Прекрасная Габриэль» в 1870-е была переведена на русский язык) и убедитесь, что различие между соавторами не в стиле. Александр Иванов, «В тени великого Дюма»: «Маке написал замечательный приключенческий роман плаща и шпаги, который наглядно показывал его талант строить увлекательную интригу и сыпать блестящими диалогами, мало в чем уступающими Александру Дюма», но он «не всегда придает значение своим персонажам». Герой «Габриэли» (не говоря уж о второстепенных персонажах) плоский, вялый, ему недостает убедительности. Кроме того, Маке по-прежнему грешит «говорящими головами». Наконец, он, как и Дюма, по-видимому, испытывал трудности с придумыванием (не с построением — это разные вещи) сюжетов: если его романы не основаны на исторических эпизодах, то сводятся к описанию любовных треугольников. Но это не значит, что без Дюма он потерялся и писал ерунду. Нормальные крепко сколоченные романы, они имели успех. Что касается Дюма, он в поздние годы напишет ряд текстов, по уровню не уступающих тем, что он делал с Маке, в некоторых отношениях — превосходящих, но тоже не без недостатков: сюжетные линии чрезвычайно однообразны. Вместе у них получалось лучше всего. Они были созданы друг для друга.
А что Куртиль — считать ли и его автором «Мушкетеров»? Его книгу принято называть ничтожной, но это неверно: у него хороший легкий стиль и ему полностью принадлежит характер д’Артаньяна. «Моя лошадка настолько утомилась от дороги, что едва ли была в силах поднять хвост, и вот местный дворянин посмотрел на меня и моего коня презрительным взглядом. Я прекрасно видел и его самого, и ту улыбку, какой он невольно обменялся с двумя или тремя особами, что были вместе с ним… Его улыбка была мне так неприятна, что я не мог помешать себе засвидетельствовать ему мое неудовольствие в очень обидных словах. Он был намного более мудр, чем я, он сделал вид, что не слышит — либо он принял меня за ребенка, не могущего его оскорбить, либо он не хотел пользоваться превосходством, каким, по его уверенности, он обладал надо мной. Ибо он был крупным мужчиной в самом расцвете сил, и можно было сказать, осмотрев нас обоих, что я, должно быть, сошел с ума, осмелившись атаковать особу вроде него. Однако за меня был довольно-таки добрый рост, но всегда кажешься ребенком, когда тебе не более лет, чем мне было тогда; все, кто были с ним, превозносили про себя его сдержанность, в то же время ругая меня за неуместную выходку. И только я принял все это иначе. Я нашел, что его презрение еще более оскорбительно, чем первое надругательство, что, как мне казалось, я получил. Итак, теряя уже совершенно всякий рассудок, я пошел на него, как фурия, не принимая во внимание, что он-то был на своей земле и что мне придется помериться силами со всеми, кто составлял ему компанию». Весь человек обрисован в одном абзаце — бездарному писателю такое не сделать.
Дальнейшие события Маке полностью заимствовал у Куртиля: ссора с мушкетерами, закончившаяся дружбой, служба у Тревиля, связь с женой хозяина гостиницы, вражда с Рошфором (это из «Мемуаров de Mr. L. С. D. R.»), история с миледи, включая линию горничной Китти; эпизод, где д’Артаньян проводит ночь с миледи, выдав себя за другого, а его ревнует служанка, без изменений взят у Куртиля; клеймо миледи найдено в «Мемуарах L. С. D. R.». Сцена групповой дуэли, одна из ударных, целиком взята у Куртиля, даже знаменитая фраза «Нас будет трое, из которых один раненый, и в придачу юноша, почти ребенок, а скажут, что нас было четверо» — и то из него. Д’Артаньян у Куртиля пересказывает разговор мушкетеров: «Кто я такой? Всего лишь ребенок, и Жюссак не замедлит воспользоваться таким преимуществом и сумеет их опорочить; он выставит против меня такого человека, кто быстренько отправит меня на тот свет, и этот человек обернется против них, в результате они останутся только втроем против четверых, а из этого не выйдет уже ничего, кроме несчастья». Д’Артаньян спас жизнь Атосу, и с этого началась дружба — это все тоже Куртиль… Помните, что Маке сказал Лакруа? «Первые тома были написаны мной одним, без обсуждения плана, по первому тому „Мемуаров д’Артаньяна“». Удивительно, конечно: сошлись два писателя, не умевшие придумывать сюжеты, и написали несколько самых увлекательных романов на свете… Слава богу, что им попался Куртиль; не только придумавший, но и написавший почти все сюжетные линии, почти всех персонажей, по совести — он должен бы считаться соавтором.
Но Куртиль писал не роман; со второго тома его книга становится скучновата. Все о деньгах: сколько и кому д’Артаньян задолжал, и кто ему задолжал, и как он пытался найти богатую жену и жил на содержании; из пылкого честолюбивого мальчика повзрослевший герой превращается в альфонса. (Потом, правда, вновь интересно: когда он начинает заниматься политикой и работать на кардинала Ришелье; этот материал будет использован в «Двадцати годах спустя» и «Виконте де Бражелоне»). Видимо, когда первый том Куртиля закончился, Дюма и Маке, начитавшиеся к тому моменту и других книг, посидели и составили дальнейший план, в центре которого история с подвесками, описанная в мемуарах Франсуа де Ларошфуко и книге Антуана Редерера «Политические и любовные интриги при французском дворе»; сюжет с похищением Констанции они могли найти в мемуарах Пьера де ла Порте, лакея Людовика XIV, другие детали — в мемуарах мадам де Лафайет и «Маленьких историях» Тальмана де Рео; чтобы написать об осаде Ла-Рошели, они перенесли действие в 1620-е годы из 1840-х Куртиля.
Составить план не значит только утвердить последовательность сцен: сюда входит обсуждение биографий и характеров героев и отношений между ними. И тут они резко отклонились от Куртиля. Да, мальчишка, которого в начале описал Куртиль, мог стать беспринципным шпионом и бессовестным альфонсом. Но у Дюма и Маке не стал: его спасла дружба. Всех четверых спасла от превращения в мерзких типов (а у них были для этого задатки, даже у Атоса) именно она; именно тема идеальной дружбы, а не интрига, держит всю конструкцию романа.
Идею неразлучной четверки дал опять-таки Куртиль. Но о трех остальных мушкетерах у него сказано очень мало. Значительнее всего его вклад в Портоса, который при знакомстве с д’Артаньяном повел себя следующим образом: «…расхохотался, выслушав мое обращение к нему, и сказал мне, что при быстрой ходьбе обычно преодолевают большую дорогу, но, может быть, я еще не знаю, больнее всего расшибают себе ноги, как раз слишком торопясь вперед; если надо быть бравым, то для этого совсем не нужно быть задирой; обижаться же некстати — столь же позорная крайность, как и слабость, какой хотят избежать таким путем. Но раз уж я не только из его страны, но еще и его сосед, он хотел бы послужить мне наставником, а не драться со мной; однако, если мне так приспичило напороться, он предоставит мне такую возможность в самом скором времени». Набросок характера есть; у Куртиля же Маке и Дюма прочли историю с перевязью (относящуюся к другому персонажу) и решили соединить. Дальнейшее развитие характера — вопрос техники. Одни литературоведы считают, что Дюма дал ему некоторые черты своего отца, другие — что прототипом был дед Маке. Второе больше похоже на правду. Маке, как доказывает их с Дюма переписка, питал к Портосу особенное пристрастие, тщательно писал сцены с его участием, а Дюма их не правил — только восхищался.