Дюссельдорфский убийца
Шрифт:
У следствия не было прямых доказательств тоге, что все три убийства совершил один и тот же человек, тот, кого народная молва окрестила «дюссельдорфским вампиром», но общность способов убийства, характерный удар в висок и ножевые раны в области шеи, груди не оставляли сомнений в том, что все преступления — дело рук одного негодяя.
Полиция сбилась с ног. Самые тщательные поиски не давали никаких результатов. Кроме того, всеобщий страх и потрясение от небывалой жестокости убийств невольно передались и сыскной полиции, частично парализовав ее работу.
Конец февраля и март месяц, вопреки ожиданиям Мяча, прошли спокойно.
Преступник
Население начинало мало-помалу успокаиваться. Острота первых дней ужаса прошла, и о таинственном убийце говорили уже более спокойно.
Но, как показали дальнейшие события, это было преждевременно.
Дюссельдорфский вампир, запутав следы и дав немного успокоиться общественному мнению, снова дал о себе знать самым неожиданным образом.
Казалось, между первыми тремя убийствами и нападением на госпожу Пенниг не было абсолютно никакой связи. По крайней мере, в данном случае преступник проявил изобретательность в способе нападения.
2-го апреля на госпожу Пенниг, мирно гулявшую по пустынной тропинке одной из окраин Дюссельдорфа, было накинуто лассо. Несмотря на полную неожиданность нападения и туго затянувшую горло петлю, женщина не потеряла присутствия духа и, вцепившись что есть силы в веревку, подняла страшный крик, который услышали работавшие неподалеку женщины. Они бросились на помощь, но преступник успел бесследно скрыться, оставив на месте преступления веревку, завязанную наподобие ковбойского лассо.
Пришедшая в себя госпожа Пенниг не смогла даже приблизительно описать наружность неизвестного. Петля была, по ее словам, накинута из-за кустарника с такой молниеносной быстротой, что она не успела даже оглянуться, как веревка стянула ей горло. Она упала на землю и только благодаря тому, что ей удалось громко крикнуть, немного освободив горло — план убийцы не удался.
Вся местность, включая несколько километров близлежащих лесов, была оцеплена полицией и войсками гарнизона, но никого обнаружить не удалось.
В городе немедленно усилили полицейские посты. На окраинах установили дежурство солдат, и казалось, ничто больше не могло ускользнуть от бдительного взора властей. И, несмотря на все эти меры, дерзкий преступник на другой же день повторил свою попытку убийства, избрав очередной жертвой госпожу Флаке, жену почтового чиновника.
К счастью для нее, на этот раз лассо скользнуло мимо, так как она инстинктивно наклонила голову. На ее крики сбежалась толпа и немедленно прибыл полицейский пост. Но, как и в предыдущем случае, убийца словно сквозь землю провалился. Казалось, за ним стояла какая-то сверхъестественная сила, дававшая ему возможность исчезать бесшумно и бесследно. Самое ужасное состояло в том, что ни одна из жертв не могла разглядеть его не только в лицо, но и вообще не замечала чьего-либо присутствия. Все это породило в городе среди рабочего населения всевозможные суеверные слухи, принявшие самые невероятные формы. Взрослые, серьезные люди говорили об антихристе, нечистой силе и тому подобных вещах, странно звучавших в XX веке.
— В самом деле, или мы все спятили, или же на свете еще существует какая-то чертовщина, — заявил Мяч, неожиданно появляясь в редакционной комнате, где сидела Рут, болтавшая с фельетонистом Дон-Диего.
— А, по-вашему, на нашей паршивой планете все так понятно и реально, как в только что составленном протоколе? — насмешливо заметил фельетонист. — Не думаю, чтобы вы были вполне уверены в этом, почтеннейший. Я о вас всегда был лучшего мнения. Близорукий реализм — вещь хорошая для людей, живущих исключительно животной жизнью и не обладающих ни малейшей долей творческого воображения и фантазии. Что бы стали делать все художники, поэты и беллетристы, если бы у них отняли всякую надежду на существование чего-то сверхъестественного? Даже в злободневном фельетоне, уж кажется на что реалистическом и повседневном — всегда есть некоторый элемент таинственности.
— Особенно, когда дело касается банковских операций; когда одни неизвестные люди выставляют счета, другие — их оплачивают, а третьи — на этом здорово наживаются, — рассмеялся Мяч. — Вы совершенно правы, дорогой мой. Таинственное окружает нас повсюду. Но пока оно не выходит за рамки близких нам понятий, например, вроде пропажи моего жилета, который, я искал неделю, и оказавшегося надетым под моей нижней рубашкой — кое-как еще жить можно. Но когда вам из-за угла на шею накидывают петлю, причем вы не можете понять, кто это сделал — человек или дьявол, — жить становится трудновато.
— Особенно, если петля накинута основательно, — вставила Рут. — Тогда жить прямо невозможно.
— А что, ничего не слышно нового? — лениво спросил фельетонист, потягиваясь в своем кресле и стряхивая пепел сигары, упавший ему на брюки. — Неужели столько времени полиция не может напасть на след?
Мяч ничего не ответил, задумчиво глядя в окно. Деревья сада уже начали покрываться багрянцем осени.
Стоял конец августа. Со времени последних нападений на женщин в городе ничего криминального не произошло. Преступник, по-видимому, затаился, выжидая более удачных обстоятельств для своих покушений. Со стороны казалось, что и полиция опустила руки, прекратив безуспешные поиски… Но, тем не менее, заведенный, как часы, следственный аппарат медленно, но неуклонно продолжал работать, тщательно избегая гласности, всегда вредящей раскрытию преступлений. Мяч, в руках которого были сосредоточены все материалы по нераскрытым преступлениям, сохранял непроницаемый и невозмутимый вид и на все расспросы отвечал односложно и неопределенно.
— Да, да… кое-что сделано… Не так скоро… Есть следы.
Больше от него ничего не могла добиться даже Рут, к которой сыщик был явно неравнодушен. Но девушка догадывалась, что Мяч, если и не напал на верный след преступника, то бродит где-то очень близко. Доказательством правильности ее догадки могла служить совершенно неожиданная перемена в его поведении. Он теперь редко появлялся в городе, в частности в редакции, ездил в разные таинственные командировки в Берлине и еще куда-то и из добродушного, веселого и слегка флегматичного человека превратился в озабоченного, нахмуренного нелюдима.
Отчасти Рут объяснила такую перемену в поведении полицейского недоброжелательным отношением населения к работе местной сыскной полиции. Не понимая всей сложности обстановки, не входя в детали этой работы, общественное мнение открыто упрекало полицию в бездеятельности и попустительстве преступнику, выражая свое недовольство с помощью печати. Особенно старалась коммунистическая «Фрейгейт», использовавшая убийства как повод для расширения коммунистической агитации против буржуазного городского самоуправления.