Дзен и искусство ухода за мотоциклом: исследование о ценностях
Шрифт:
— Мы это сделали, — говорит Крис. Он очень счастлив. Я еще не успел перевести дух, чтобы ему ответить. Снимаю башмаки и носки, мокрые от пота, и выставляю их на камень сушиться. Медитативно гляжу, как пары от них поднимаются к солнцу.
20
Очевидно, я заснул. Солнце жарит. По моим часам — без нескольких минут полдень. Я выглядываю из-за камня, на который опираюсь, и вижу, что Крис крепко спит на другой стороне. Высоко над ним лес прекращается, и голые серые скалы уводят к пятнам снега. Мы можем взобраться по тыльной стороне этого хребта прямо туда, но чем ближе к вершине, тем опаснее. Я некоторое время смотрю на вершину горы. Что там я сказал Крису прошлой ночью? — «Увидимся на вершине горы»… нет… «Встретимся на вершине горы».
Как я мог встретиться с ним на вершине горы, если я уже и так с ним? В этом что-то странное. Он сказал, что я ему также говорил кое-что еще как-то ночью — что здесь одиноко. Это противоречит тому, во что я на самом деле верю. Я совсем не считаю, что здесь одиноко.
Мое внимание привлекает звук упавшего камня с одной стороны годы. Ничего не движется. Абсолютно тихо.
Всё в порядке. Такие маленькие подвижки камней слышишь постоянно.
Хотя не всегда и маленькие. Лавины начинаются вот с таких подвижек. Если ты над ними или рядом, за ними интересно наблюдать. Но если они над тобой — никакой помощи не жди. Остается только смотреть, как она приближается.
Люди произносят странные вещи во сне, но с чего мне говорить ему, что мы с ним встретимся? И с чего бы ему думать, что я не сплю? Действительно, здесь что-то не то, от чего-то — ощущение очень плохого качества, но я не знаю, что это. Сначала появляется ощущение, а потом вычисляешь, почему.
Я слышу, как Крис задвигался, и вижу, что он озирается по сторонам.
— Где мы? — спрашивает он.
— На вершине хребта.
— А, — говорит он. Улыбается.
Я распаковываю обед: швейцарский сыр, пеппероны и крекеры. Тщательно разрезаю сыр, а потом пеппероны на аккуратные кусочки. Тишина позволяет каждую вещь делать правильно.
— Давай построим здесь хижину, — говорит он.
— Охххх, — стону я, — и карабкаться к ней каждый день?
— Конечно, — издевается он. — Разве трудно?
Вчера в его памяти — это давно. Я передаю ему сыр и крекеры.
— О чем ты все время думаешь? — спрашивает он.
— О тысячах вещей, — отвечаю я.
— Каких?
— Большинство из них не будут иметь для тебя никакого смысла.
— Типа?
— Типа, почему я тебе сказал, что мы встретимся на вершине горы.
— А, — говорит он и смотрит вниз.
— Ты сказал, что голос у меня был, как у пьяного? — переспрашиваю я.
— Нет, не как у пьяного, — отвечает он, по-прежнему глядя вниз. То, как он старается не смотреть на меня, заставляет усомниться, говорит ли он правду.
— Как тогда?
Он не отвечает.
— Как тогда, Крис?
— Просто по-другому.
— Как?
— Ну, я не знаю! — Он бросает на меня взгляд, и в нем виден страх. — Так, как ты обычно говорил давно, — добавляет он и снова смотрит вниз.
— Когда?
— Когда мы жили здесь.
Я старательно контролирую свое лицо, чтобы он не заметил никакой перемены в выражении, потом осторожно поднимаюсь, отхожу и методично переворачиваю носки на камне. Они давно высохли. Возвращаясь с ними, я вижу, что он по-прежнему смотрит на меня. Обыденным тоном я произношу:
— Я и не знал, что говорил по-другому.
Он на это не отвечает.
Я натягиваю носки и надеваю на них башмаки.
— Я хочу пить, — говорит Крис.
— Нам не так уж много нужно спуститься, чтобы найти воду, — говорю я, вставая. Некоторое время смотрю на снег, потом говорю: — Ты готов?
Он кивает и мы надеваем рюкзаки.
Идя по гребню к истоку оврага, мы слышим еще один клацающий звук падения камня — намного громче, чем первый совсем недавно. Я оглядываюсь посмотреть, где это. По-прежнему ничего нет.
— Что это было? — спрашивает Крис.
— Подвижка камней.
Мы оба секунду стоим тихо, прислушиваясь. Крис спрашивает:
— Наверху кто-то есть?
— Нет, я думаю, просто тающий снег высвобождает камни. Когда в самом начале лета так же жарко, как сейчас, слышно много таких подвижек. Иногда больших. Так снашиваются горы.
— Я не знал, что горы изнашиваются.
— Не изнашиваются — снашиваются. Они округляются и становятся покатыми. Эти горы еще не сношены.
Теперь везде вокруг нас — кроме верха — склоны горы покрыты черноватой зеленью леса. На расстоянии лес похож на бархат.
Я говорю:
— Ты сейчас смотришь на эти горы, и они выглядят такими постоянными и мирными, но они все время изменяются, а изменения эти не всегда уж и мирные. Под нами, вот сейчас под нашими ногами есть силы, которые могут разорвать всю эту гору на части.
— А они делают это когда-нибудь?
— Что делают когда-нибудь?
— Разрывают всю гору на части?
— Да, — отвечаю я. Потом вспоминаю: — Недалеко отсюда девятнадцать человек лежат мертвые под миллионами тонн скал. Все были поражены, что их только девятнадцать.
— А что случилось?
— Простые туристы откуда-то с востока; остановились на ночевку в специальном месте для лагеря. Ночью подземные силы вырвались на волю, и когда спасатели на следующее утро увидели, что произошло, то только покачали головами. Они даже не пытались начинать раскопки. Можно было только с глубины в несколько сот футов скал выкопать тела, которые все равно придется закапывать в землю снова. Вот они их там и оставили. Они и сейчас там лежат.
— А откуда узнали, что их было девятнадцать?
— Соседи и родственники из их городов сообщили, что они пропали.
Крис смотрит на вершину горы перед нами:
— Их что, не предупредили?
— Не знаю.
— Скорее всего, предупреждение было.
— Может, и было.
Мы идем туда, где хребет загибается внутрь, к началу оврага. Я вижу, что мы можем со временем найти в нем воду. Постепенно принимаю вниз.
Сверху еще немного постукивают камни. Мне вдруг становится страшно.