Дж. Р. Р. Толкин
Шрифт:
В этом доме, действительно не понаслышке известном многим поклонникам «Властелина Колец» того времени, Толкины прожили ещё пятнадцать лет. Последний их переезд был в первую очередь связан со здоровьем и возрастом Эдит. Толкин уже вышел на пенсию, и жить в Оксфорде прямой необходимости не было. Эдит между тем страдала от артрита и не могла, как прежде, управляться с домом — она с годами все меньше полагалась на прислугу, — а теперь и Толкин помогать ей уже не мог. Собственно, на переезд в городок Борнмут, «место, где пожилые англичане среднего достатка могут с удобствами скоротать остаток своих дней в обществе людей своего возраста и социального положения», Толкин пошел именно ради Эдит. Самому ему было лучше в Оксфорде, и позже он вернулся сюда. В Борнмуте они жили в небольшом, но благоустроенном доме с «хорошо оборудованной кухней» и центральным отоплением. Дом располагался рядом с отелем «Мирамар», где Эдит ещё до того любила отдыхать и нашла приятный для себя круг общения.
29 ноября 1971 г. в Борнмуте Эдит умерла от холецистита. Толкин был сражен в самое сердце. Смерть Льюиса была «ударом топора под корень», но теперь было стократ тяжелее… В январе 1972 г. он писал Майклу, вспоминая, как «встретил Лутиэн Тинувиэль моего личного «романа» с ее длинными темными волосами, прекрасным ликом, звездными очами и красивым голосом. И в 1934-м (когда умер отец Френсис Морган) она по-прежнему была со мной, и ее прекрасные дети. Но теперь она ушла перед Береном, оставив его поистине одноруким, — а он не имеет сил тронуть непреклонного Мандоса, и нет никакой Дор Гирт и куинар, Страны Живущих Мертвых, в падшем королевстве Арды, где поклоняются слугам Моргота». Чуть позже в письме Кристоферу Толкин повторил: «Она была моей Лутиэн (и знала это)… В те дни ее волосы были цвета воронова крыла, ее глаза ярче, чем ты их видел, она могла петь — и танцевать. Но история пошла вкривь, остался я, и я не могу умолить непреклонного Мандоса».
Итак, брак Толкинов представлялся более чем счастливым — и в этом не сомневалось большинство окружающих. Однако даже абсолютно лояльный «официальный» биограф Карпентер посвящает немало страниц описанию не просто рядовых проблем, но кризиса в этом браке. И рисуемая им картина если не остро драматична, то весьма печальна.
По мере углубления Толкина в университетскую жизнь между супругами нарастало отчуждение. Эдит из-за недостаточной образованности и застенчивости не смогла вписаться в оксфордское общество, была совершенно чужда научных штудий мужа, а он и не стремился к этому. Её собственные мечты об учительской или музыкальной карьере остались в прошлом, и она сосредоточилась на доме, что в принципе устраивало Толкина как человека своего времени. Последствия он, видимо, не вполне понимал, а они были очевидны — в том, чем он действительно жил, Эдит никакого участия теперь не принимала и принять не могла. Притом она, естественно, ревновала мужа к его кругу общения, особенно к близким друзьям, с которыми он делился тем, что было непонятно ей, но более чем важно для него. С друзьями, коллегами и учениками, помимо всего, он проводил гораздо больше свободного времени, чем с женой.
Появление четверых детей при ограниченных доходах только добавляло массу бытовых проблем, которые ложились преимущественно на Эдит. Это при том, что хозяйство она, в принципе, вести не умела и требовала от членов семьи и прислуги подчас больше возможного. Последние беременности её уже не радовали, и только рождение дочери, о которой она мечтала, вознаградило эту душевную тяжесть. Но самой фундаментальной, наверное, и едва ли не фатальной проблемой было то, что супруги так и не стали единомышленниками. Жёсткая католическая вера Толкина постоянно приводила к спорам и конфликтам. Он добивался от жены и детей строгого следования канонам — и прежде всего регулярных исповедей, которые Эдит, выросшую в протестантизме, раздражали сами по себе. Только после не первой «бурной вспышки гнева» Эдит в 1940 г. произошло «настоящее примирение», она хотя бы внешне согласилась стать — и стала — «ревностной католичкой». Толкин, надо отметить, скандалов отнюдь не избегал — более того, считал принципиально, что скандалы лучше недоговоренностей и лицемерных уступок.
Пик кризиса пришелся как раз на 1930-е гг., когда супруги оказались в роли действительно многодетных родителей. Уже в 1931 г. они ночевали в разных спальнях (Толкину, стоит помнить, не было ещё сорока) и вообще существовали почти автономно друг от друга. Даже в более поздние, лучшие годы их брака эта автономность могла бросаться в глаза — скажем, муж и жена в одно и то же время могли говорить с одним и тем же гостем о совершенно разных вещах. Тогда, впрочем, это воспринималось скорее как милое стариковское чудачество (каковых у Толкина было немало, в том числе менее милых). В конечном счёте супругов сближали в основном дети — самый несомненный и незаменимый дар, принесенный Эдит мужу. Но пока дети росли, они сами по себе могли оказываться яблоком раздора, а их воспитание, особенно религиозное, превращаться в поле боя родителей. Надо отметить, что Толкин активнейшим образом занимался детьми и отнюдь не считал их воспитание прерогативой супруги. Можно с уверенностью сказать, что они были ему ближе, чем она. И по меньшей мере одного из сыновей, Кристофера, он вырастил помощником и соратником, обретя наконец то, чего до той поры в собственном доме не имел.
Впрочем, говоря о причинах того, что брак Толкинов выстоял, следует помнить и об ещё одном обстоятельстве — Толкин действительно был почти фанатичным католиком, и развод для него был совершенно неприемлем, за гранью возможных постановок вопроса. Обширное письмо 1941 г. сыну Майклу, где Толкин очень полно раскрывает свои взгляды на любовь и брак, выдержано скорее в трагических тонах: «Мужчине-христианину бежать некуда». Это при том, что «почти все браки, даже счастливые — ошибки: в том смысле, что почти с очевидностью (в более совершенном мире или даже при чуть большей внимательности в этом очень несовершенном) оба партнера могли бы найти более подходящих супругов». «Только редчайшая добрая удача сводит вместе мужчину и женщину, которые действительно как бы «предназначены» друг для друга и способны к поистине большой и блистательной любви». Поведав вполне светло под конец письма историю собственных отношений с Эдит (до брака), Толкин неожиданно заключает, однако, тем, что подлинная любовь обретается в Святом Причастии — «величайший предмет для любви на земле».
Впрочем, семейная жизнь Толкинов обостряется в драму ещё и взглядом из нашего времени. Читая Карпентера, например, стоит держать в уме, что для современного интеллектуала на Западе брак с коллегой почти норма. Недаром Карпентер называет редких университетских жен, которые в те годы «были коллегами своих мужей и помогали им в работе», «отдельные счастливицы». Жена самого Карпентера, Мэри Причард, стоит отметить, была его коллегой и иногда соавтором. Брак же Толкинов разделил общую драму целой эпохи.
Невозможность или крайняя трудность действительно «общей» жизни супругов в викторианской и поствикторианской Британии (и не только там) объяснялась просто. В средневековом «деревенском» обществе супруги априори принадлежали к одному общественному слою и выполняли одну и ту же социальную функцию, пусть и в разных её аспектах. Если муж пахал, то жена жала; муж защищал владение, жена управляла им для него и вместе с ним… Для служащего, буржуа, интеллектуала, да и для городского рабочего наступившего нового времени подобная, более чем просто «совместная» жизнь уже становилась невероятной. Женщина в промышленном городе лишилась своей социальной функции, у неё осталась только более (в бедных семьях) или менее (в среднем и высшем классе) значимая хозяйственная функция — внутри дома. Последняя, в свою очередь, как правило, почти ничуть не занимала погруженных в «работу» мужей. «В те времена, — справедливо отмечает Карпентер, — в нормальных обстоятельствах не могло быть и речи о том, чтобы женщина из среднего класса, выйдя замуж, продолжала работать. Поступить так означало показать всему свету, что ее муж не в состоянии содержать семью». Парадоксально, но эмансипация XX в. сделала хотя бы вероятным возврат к ситуации, при которой муж и жена, «как одна плоть», могут быть соработниками, помощниками и соратниками друг друга во всём.
Сам Толкин понимал — как минимум интуитивно — отличия традиционного брака от современного ему. «Примечательно, — пишет он в том же письме Майклу, — что счастливые браки более обычны там, где «выбор» молодых людей даже более ограничен родительской или семейной властью, пока существует социальная этика совершенно неромантической ответственности и супружеской верности». Едва ли Толкин имел в виду обычный для викторианской эпохи буржуазный брак — кажется, «расчёт» сам по себе его никогда не вдохновлял. В любом случае говорил он в этом месте именно о традиционном обществе, о прошлом и о других странах. Однако и грешил он не столько на изменение общественных условий, сколько на «романтическую традицию» западных литературы и искусства — взгляд «настоящего филолога»! Потому он и искал идеал не в будущем, а в прошлом. Эмансипация же (стоит помнить, что для большинства образованных британцев его поколения она ассоциировалась с революционным буйством суфражисток) скорее раздражала его. В другом месте того же письма он с иронией отзывается об «экономически независимых» женщинах: «Обычно на самом деле подразумевается экономическое подчинение мужчинам-работодателям вместо отца или семьи».
Понятно, что Эдит не могла разделить его научных занятий — Толкин на это и не рассчитывал, да и не хотел. Беда, однако, была в том, что и выходивший всё более для него на первый план «тайный порок» создания мифологии оказался ей чужд. А между тем здесь Толкину была нужна поддержка, было нужно вдохновение, даже какое-то «сотворчество» близкого человека. Первые из «Забытых сказаний» (а именно «Домик Забытой Забавы» и «Падение Гондолина» в 1917 г.) недаром переписывались Эдит. Почему это прервалось — более или менее понятно. «Легендариум» оказался слишком сложен и серьёзен, не более понятен, чем ученые труды мужа. И при этом польза титанической работы по его созданию и бесконечным переделкам была совершенно неясна с всё более важной в растущей семье житейской точки зрения. Чтобы понять и принять всё это, тем более продолжать вдохновлять и сотрудничать, требовалось быть не менее творческим и образованным человеком, чем сам Толкин. Только обращение к относительно «нормальной» литературе, начиная с «Хоббита», вновь позволило Толкину искать у жены сопричастности и одобрения своих работ, но в начале 30-х гг. до этого было далеко, а потом… вырос Кристофер.