Дж. Р. Р. Толкин
Шрифт:
Рэмер говорит об истоках своего сновидчества следующее: «Думая о методах движения через Космос, я был… прельщён тем, что вы можете назвать телепатическим представлением — просто как литературным приёмом для начала. Полагаю, что идею позаимствовал из старой книги, одолженной мне вами, Джереми: «Последние люди в Лондоне», или что-то вроде этого. Мне думалось, что работает это достаточно хорошо, хотя слишком туманно как. Если я запомнил правильно, нептунианцы могли лежать в трансе, отпуская в странствие свой разум. Очень хорошо — но как разум путешествует сквозь Пространство и Время, пока тело статично? И была, насколько я рассудил, ещё одна слабость: метод, казалось, нуждался в разумных созданиях на другом конце пути».
Таков же был, вероятно, и ход мысли самого Толкина, и астральные странствия его персонажей во времени и пространстве несколько отличаются. Однако весьма интересно, что Степлдона Толкин читал, и читал с увлеченностью, даже подхватывая и анализируя идеи. Чем был привлекателен для Толкина этот писатель, понятно. В отличие от других ранних научных фантастов, Степлдон действительно последовательно создавал целый мир со своей историей и, если угодно, наукообразной мифологией, прослеживал его от непредставимых истоков до грядущего конца. Ничего подобного не найти у Уэллса (разве что в одной «Машине времени», за это Толкином и ценимой). Степлдон вплотную подошёл к созданию «вторичного мира» на научно-фантастическом материале, и останавливала его только неизбежная для жанра привязанность к «миру первичному». Толкин, с интересом следивший за почти всеми попадавшими в его поле зрения попытками «миротворчества», не мог пройти мимо и здесь.
Тем же самым, вероятно, до какой-то степени объясняется и другое, уже более позднее научно-фантастическое «увлечение» Толкина. В упоминавшемся уже в связи с Э. Эддисоном письме 1967 г. по поводу своего интервью Толкин отмечает также: «Меня радует НФ Айзека Азимова». Очевидно, Толкин отметил для себя литературные дарования Азимова, но и начинавшие уже вырисовываться очертания монументальной истории будущего могли быть прочувствованы создателем Средиземья. Он наверняка отметил для себя потенциал и «Основания», и пока не связанного с ним «роботского» цикла.
Стоит заметить, что интерес Толкина к младшему коллеге был более чем взаимен, причём Азимов выражал своё отношение к Толкину, что неудивительно, не раз и публично. «Властелина Колец» фантаст перечитывал пять раз. Два эссе Азимова, вышедшие в 1980-м («Одно Кольцо соберёт их») и 1983-м («Кольцо Зла»), посвящены образу Единого Кольца. В 1991 г., за год до смерти, Азимов опубликовал эссе «О Толкине». В нём он прямо признавал влияние Толкина на своё творчество. Во многом соглашаясь с Толкином (или со своей его интерпретацией — Азимов всё-таки был склонен видеть во «Властелине Колец» социальную аллегорию), он вместе с тем и спорил, видя в антитехнологизме Толкина что-то вроде элитарной избалованности оксфордского дона. Последний, по мысли Азимова, просто не нуждался в машинах, обходясь прислугой. В отличие от скромного американского фантаста… Как бы то ни было, Азимову Толкин «нравился», и его творчество он признавал заметнейшей вехой в истории литературы вымысла.
По контрасту со всем вышеописанным следует упомянуть, что Толкин был лично, хотя и весьма шапочно знаком с другим великим фантастом — Артуром Кларком. Кларк вёл затяжную дискуссию по переписке с Льюисом, и в конечном счёте между ними состоялась единственная личная встреча, на которую Льюис пришёл с другом. Позднее Кларк и Толкин случайно виделись ещё раз. Судя по воспоминаниям Кларка об этом эпизоде, им с Толкином друг другу сказать оказалось практически нечего. Толкин нигде в опубликованных текстах Кларка не упоминает, и эта фигура у него, в отличие от Льюиса, очевидно, интереса не вызвала. Взгляды Кларка Толкину были совершенно чужды, миссионерско-полемическое настроение его охватывало редко, а творчество Кларка интереса не вызвало. Как тут не подметить, что в отличие от Азимова и Степлдона Кларк никак не выказывал стремления к систематизации, вольно варьируя истории будущего лишь в общем русле своих идей. Думается, что в целом Кларк воплощал почти всё то, что Толкин в научной фантастике не любил — в идеологическом плане не в последнюю очередь. Величина таланта (которую едва ли можно было ощутить с чужих слов и при случайном общении) могла бы вызвать разве что дополнительные сожаления.
В заключение этой темы можно сказать пару слов о знакомстве Толкина с творчеством одного из старших современников и даже в известном смысле создателя «вторичных миров» Эдгара Райса Берроуза. Фантаст не совсем «научный», он тем не менее многими почитался за такового, и именно в этом смысле, похоже, у Толкина вызывал раздражение. Размышляя в связи с «Кузнецом из Большого Вуттона» о попытках разместить волшебный мир в фольклоре под землёй как следствии ненужной рационализации, Толкин отмечает: «Они не более достоверны и не более интересны, чем сказки Эдгара Райса Берроуза об огромном подземном мире. По мне, так они убивают ту самую «литературную» веру, которую призваны создать». Это в целом отражало отношение Толкина к массовой НФ его времени, вполне высказанное в «Notion Club Papers» и других текстах.
Толкин и Говард: было ли «знакомство»?
Два писателя XX в. стоят у истоков двух потоков современного жанрового фэнтези. Джон Рональд Руэл Толкин — бесспорный отец-родоначальник фэнтези эпической. Роберт Ирвин Говард — столь же несомненный образец для создателей героического фэнтези «меча и колдовства». Их творчество, хотя и очень разного литературного уровня, являлось порождением, в принципе, одной и той же эпохи. Закономерен в этой связи недостаточно рассмотренный в критической и научной литературе вопрос — не знал ли Дж. Р. Р. Толкин текстов Р. И. Говарда, а если знал, то как относился к ним?
Двух более разных «коллег» по литературе вымысла отыскать, пожалуй, трудно. И дело не только в том, что Толкин — англичанин, а Говард — американец; и не в том, что творчество Толкина, несомненно, значительно глубже и талантливее (в конечном счёте Говард ушёл из жизни очень молодым). Разница гораздо значительнее и не сводится к подобным поверхностным, в принципе, заключениям.
Прежде всего, Толкин и Говард принадлежали всё-таки к разным поколениям. Говард родился в 1906 г., и даже на момент позднего вступления США в войну ему было всего одиннадцать. Внутренних войн Америка избежала, а малые внешние были далеки от молодого писателя и журналиста — во всяком случае, война была для него явно гораздо более «лёгкой» темой, чем для Толкина и его сверстников. До Второй мировой Говард не дожил…
Судьба, казалось, давала изначально Говарду гораздо лучшие шансы на образование, чем Толкину. Отец Говарда был довольно преуспевающим американским интеллектуалом, медиком и эрудированным пропагандистом эзотерических «наук». Однако Говард, с детства грезивший исключительно литературной карьерой, никакого систематического образования (даже среднего, строго говоря) не получил, если не считать образованием систематические занятия боксом. В итоге литература для Говарда оказалась единственным реальным источником заработка. Это предопределило и его фантастическую разносторонность, и регулярное подавление собственных высоких мечтаний ради вульгарных тем, — и сам характер его литературного творчества. Для Говарда сюжет, чаще всего короткого рассказа, был определенно важнее всяких литературных красот. Он был крайне «жанровым» автором в этом смысле, — и эта во многом порожденная обстоятельствами черта его творчества стала типичной для многочисленных последователей. Естественно, Толкину с его пестуемым для собственного удовольствия «тайным пороком» тщательного писания и переписывания в стол всё это было по определению чуждо.
Однако разный подход к литературному творчеству — ещё не самое главное. Толкин и Говард были диаметрально противоположны по убеждениям. Говард вырос вполне убеждённым атеистом. Под влиянием Г. Ф. Лавкрафта, ставшего его другом по переписке и литературным наставником, да и трагических жизненных обстоятельств, безверие со временем принимает оттенок фатализма и нигилизма. Ни религия, ни эзотерика сами по себе не брали Говарда за душу. Даже эзотерическая библиотека отца являлась для него лишь источником литературных фантазий. Впрочем, неизвестно, как сложилась бы духовная биография писателя в дальнейшем — Говард покончил с собой в возрасте тридцати лет.