Шрифт:
И. И. СОЛЛЕРТИНСКИЙ
ДЖАКОМО МЕЙЕРБЕР
I
В одной из многочисленных бесед Гете
с Эккерманом как-то зашла речь о му
зыке к "Фаусту".
– Я все же не теряю надежды,-сказал Эккерман, -что к "Фаусту" будет написана подходящая музыка.
– Это совершенно невозможно, - ответил Гете.
– То отталкивающее, отвратительное, страшное, что она местами должна в себе заключать, противоречит духу времени. Музыка должна бы быть здесь такого же характера, как в "Дон Жуане"; Моцарт мог бы написать музыку для "Фауста^. Быть может, это удалось бы Мейерберу, но едва ли он будет иметь охоту взяться за что-либо подобное; он слишком тесно связал себя с итальянскими театрами.(1)
– ---------
1
Эта высокая и парадоксальная оценка Мейербера со стороны патриарха немецкой литературы, современника Бетховена и Шуберта (впрочем, так и не сумевшего постигнуть их творчество), в дальнейшем неоднократно вызывала недоумения у музыкантов XIX столетия. Объяснить ее ссылкой на малую музыкальность Гете мешал пиэтет перед именем одного из наиболее универсальных мировых гениев, да к тому же это было бы и по существу неверно; Гете вполне разбирался в музыке XVIII века, ценил Генделя, преклонялся перед Моцартом и только к новейшей музыке романтического направления - начиная от Бетховена-чувствовал непреодолимую антипатию. Оставалось объяснить суждение о Мейербере (1) случайными причинами.
Так или иначе-поверить тому, что у Гете были глубокие основания серьезно отнестись к Мейерберу, европейские музыковеды, за немногими исключениями, не могли. Уж слишком скомпрометированной казалась репутация Мейербера на общем фоне истории оперы XIX века. Не то чтобы ему отказывали в композиторском таланте - этого, кажется, никто не оспаривал.
– ----------1 Кстати, не единичное. См. в тех же разговорах с Эккерманом запись от 29 января 1827 г., где Гете говорит о настоящем большом композиторе который должен написать музыку для "Елены" и в пример которому ставится тот же Мейербер.
Но тем более обрушивались на Мейербера за то, что он "профанировал" свой талант, угождая моде и публике, гоняясь за театральными эффектами в ущерб драматургической и музыкальной логике, что он стал коммерсантом от музыки и в то же время своеобразным музыкальным демагогом, что - одним словом - именно Мейерберу опера обязана своим общественно-философским и музыкальным декадансом. Уже Роберт Шуман, негодуя, писал по поводу "Гугенотов", что у Мейербера сценическое действие-ради вящших контрастов -происходит либо в публичном доме, либо в церкви. Но все эти нападки бледнеют перед ожесточенной и систематической кампанией, которую повел против Мейербера Рихард Вагнер. Именно Вагнеру Мейербер обязан дискредитацией своего имени и творчества на многие десятилетия
В "Опере и драме" и "Еврействе в музыке" Мейербер третируется, как постыдное пятно в истории музыкального театра. Он лишен творческой воли и музыкальной .индивидуальности. Он не что иное, как "флюгер европейской оперномузыкальной погоды,-флюгер, который нерешительно вертится по ветру, пока, наконец, погода не установится*.(1) Он менее всего самостоятелен: "Подобно скворцу, он следует за
– -----------1 Эта и последующие цитаты взяты из трактата Вагнера "Опера и драма",
плугом в поле и из только что вспаханной борозды весело выклевывает червей. Ни одно направление не принадлежит ему, но все он перенял от предшественников и разрабатывает чрезвычайно эффектно; к тому же он это делает с такой поспешностью, что предшественник, к словам которого он прислушивается, не успеет еще выговорить слова, как он уже кричит целую фразу, не заботясь о том, правильно ли он понял смысл этого слова. Отсюда и происходило, что он всегда говорил нечто несколько иное, нежели то, что хотел сказать его предшественник. Однако шум, производимый фразой, сказанной Мейербером, бывал так оглушителен, что предшественнику уже самому не удавалось выразить настоящего смысла своих слов: волей -неволей, чтобы также иметь возможность говорить, он должен был присоединить свой голос к этой фразе". Поэтому сам Мейербер-"извращеннейший музыкальных дел мастер", а его оперы - "непомерно-пестрая, историко-романтическая, чертовско-религиозная, набожно-сладострастная, фривольно-святая, таинственно-наглая, сентиментально-мошенническая драматическая смесь". "Тайна мейерберовской оперной музыкиэффект".
В "Еврействе в музыке" Вагнер подводит под эти уничтожающие характеристики, так сказать, "расовое" обоснование. Мейербер - еврей по происхождению, и музыка его есть типичный продукт ""еврейского духа". Оторванный от почвы, не имея родного языка, еврей-музыкант стремится усвоить все формы и все стили. Его музыка, калейдоскопически пестрая, вечно колеблется между нездоровой чувственностью и сухим математическим формализмом. Место органической музыкальной логики заступает разорванность художественного сознания и неспособность создать собственный оригинальный стиль: вместо него получается манерничанье, погоня за пикантными модернизмами и т. п. Произведения Мейербера (не названного в "Еврействе в музыке" по имени, но описанного с тщательным перечислением наводящих признаков) и являются зловредными порождениями всеотрицающего "еврейского духа" и способствуют разложению европейской музыкальной культуры.
Эти аргументы Вагнера, положенные в основу его циничной и вместе с тем теоретически наивной антисемитской метафизики, в дальнейшем будут неоднократно использованы буржуазными критиками Запада. Мы встретим их у Вейнингера, Чемберлена и множества других, то в более усложненном, то в демонстративно оголенном виде. Их будут переадресовывать всем последующим композиторам-евреям - Малеру, Шенбергу - в целях откровенной антисемитской травли. Нечего и говорить, что в наши дни вагнеровские рассуждения о еврействе попали на сугубо-благоприятную почву в гитлеровской Германии и послужили "философским оправданием" гнуснейшей кампании против музыкантов не-арийского происхождения.
Возвратимся к Мейерберу. Так или иначе, в результате нападок Вагнера-и не только в антисемитской их части-историческая репутация Мейербера оказалась подмоченной основательно. Особенно постарались-после смерти самого байрейтского маэстро - фанатические вагнерианцы всех мастей, объявившие вагнеровскую музыкальную драму единственным достойным культурного европейца жанром театральной музыки. Опера же с их точки зрения являлась видом искусства, подлежащим окончательному упразднению; особенно же в лице итальянцев и Мейербера. И только, когда в послевоенное время окончательно рассеялся вагнерианский гипноз, мы получили возможность вновь объективно подойти к великим мастерам итальянской и французской оперы XIX в. В первую очередь был реабилитирован Верди; мы почитаем его одним из величайших гениев европейской музыкальной драматургии, в иных произведениях достигающим почти шекспировской мощи и выразительности.
Ныне наступает время пересмотреть ходячую точку зрения на Мейербера. Конечно, было бы обратной ошибкой поставить его наравне с Верди, Бизе или тем же Вагнером: Мейербер - композитор меньшего, но все же очень значительного масштаба. Мейербера упрекали при жизни, что с помощью щедро оплаченных реклам и клаки он создавал успех своим сочинениям. Но Мейербер давно умер, а "Гугеноты" вот уже скоро сто лет как не сходят с оперных сцен всего мира. Значит, дело не в сенсационном ажиотаже, а в действительно крупных достоинствах самой музыки, с честью выдержавшей испытание временем.
Все сказанное заставляет нас отнестись к оперному наследию Мейербера с самым пристальным вниманием.
II
ПРЕЖДЕ всего-какой национальной
культуре принадлежит Мейербер?
Уже современники затруднялись ответить на этот вопрос. Мейербер-типичный европейский космополит, как в быту, так и в творчестве. "В его музыке мелодика-итальянская, гармония - немецкая, а ритмика -французская", так исстари повелось аттестовать творческую продукцию Мейербера.
Жизненные условия крайне способствовали тому, чтобы композитор превратился в "гражданина Европы".