Джаваховское гнездо
Шрифт:
Он делает усилие разорвать стягивающие его веревки, но — увы! — они слишком крепки. Постарался для госпожи своей верный Гассан!
Легкий вздох вырывается из груди Дани. Раскрывается побелевший ротик, силясь произнести чуть слышные слова.
— Я здесь, Даня. Ничего не бойся. Я с тобою, — кричит ей Сандро.
Зловещий хохот Фатьмы покрывает его слова. Снова душистая тряпка, вмиг выхваченная старухой из кармана, падает на лицо Дани, прежде нежели девочка может окончательно прийти в себя. А черные глаза Леилы
— Спи, моя роза, спи! Проснешься на пути в Кабарду завтра.
И ослабевшая девочка погружается в свое обычное сонное забытье.
Как длится эта ночь! Леила-Фатьма сидит по-прежнему на своем ларе, обхватив колени, раскачиваясь из стороны в сторону, и мурлычет песню. Ее горящий взор неотступно прикован к Сандро.
Этот взор, это монотонное мурлыканье и раскачивание, подобно маятнику, человеческой фигуры — все это невольно нагоняет сон. В голове Сандро носятся, борясь с искусственно навеваемой чужой волей дремотой, смутные обрывки мыслей.
Ночь идет. До рассвета уже недалеко. Или не услышаны его выстрелы в Бестуди? Медлят «друг» Нина и Ага-Керим! Или участь Дани решена?
Чутко прислушивается к тишине внимательное ухо, за стенами сакли притаилась дагестанская ночь. Фея тишины и мира обвеяла ее своей ласкою.
Т-с-с… Что это, однако?
Топот коней, лязг подков о камень, смутный глухой говор и стук в ворота.
«Они! Это они! — вне себя кружится вихрем мысль Сандро. — Они! Они!»
Он чуть поднимается с пола.
«Они! Они!»
Новый стук в ворота, уже более сильный, энергичный, и вслед за тем — повелительный голос, который он, Сандро, узнает из тысячи ему подобных.
— Откройте, кунаки!
Леила-Фатьма вскакивает, как безумная, стоит, потерянная, бледная, ничего не понимая. Потом бросается к Сандро.
— Что это? Ты знаешь, проклятый грузин?
— Конечно, знаю. Это они пришли за мною и Даней.
— Кто?
— Твоя племянница, Бек Джамала, слуги, весь Бестуди, должно быть. Иди же раскрой ворота. Встречай гостей.
— Изменники! — срывается с губ старой Мешедзе. — Так это правда, что ты предал меня? Но не радуйся, грузинский куренок! Знай, прежде чем кто-либо проникнет сюда, Леила-Фатьма сумеет сжечь саклю, тебя и ее.
И с безумно сверкавшим взором она бросается за дверь.
— Открывайте, именем Аллаха! — это уже не голос Ага-Керима. Это наиб селения с муллой стоят у ворот.
Гассан и сыновья его, как на иголках. Снять запоры с ворот, ослушаться хозяйки, — значит прогневать богатого, знатного бея Курбан-агу. Не повиноваться — важный проступок перед законом. Наиб — тот же представитель власти, старшина.
Три дидайца тоже в раздумье.
Они — бедные пастухи, байгуши, промышлявшие прежде барантой. Теперь баранта им ни к чему, с тех пор как есть теплое местечко в усадьбе.
Но
— Именем Аллаха требую впустить нас, — слышен голос муллы из Бестуди.
Гассан с сильно бьющимся сердцем делает знак сыновьям. Те своими телами налегают на запор.
— Нельзя вас пускать! Не велено госпожей! Слышите, не велено!
— Руби ворота! — слышен чей-то энергичный приказ извне.
Но три дидайца предупреждают намерение непрошеных гостей. С быстротою диких шакалов бросаются они на защитников усадьбы, отбрасывают их и, прежде чем те успевают понять в чем дело, широко распахивают ворота.
В кунацкой сладким сном спят гости Леилы-Фатьмы. На почетном месте, среди шелковых персидских подушек, Курбан-ага. На деревянных тахтах попроще и цыновках — остальные.
Говор голосов и бряцание подков на дворе неожиданно будят всех.
Леила-Фатьма вбегает в горницу со скоростью молоденькой девушки.
— Они за ними приехали. Но не найдут их здесь, клянусь!
Она мечется по кунацкой, как безумная. Ее глаза блуждают. Седые космы выползли из-под чадры.
— Не найдут, не найдут, Курбан-ага! Будь спокоен!
С обычным своим спокойствием поднимается с тахты Курбан-ага. Чьей-то предупредительной рукой зажигается свет в кунацкой. Быстро вскакивают со своих импровизированных постелей друзья аги. Хватаются за оружие спросонок. Но спокойный голос кабардинского князя призывает всех к порядку.
— Должно быть, власти из Бестуди и родственники белокурой гурии. Но я внес уже половину выкупа за невесту! Отнять ее может теперь один Создатель. Пусть каждый из вас скорее вырвет свой язык, нежели заикнется о том, что она под этой кровлей. Или вы не кунаки князя Курбана из Кабарды!
— Только женщины наделены болтливостью, а мы — джигиты! — несется в ответ чей-то уверенный голос.
— Молчи, Махмед. Они здесь.
Сильным движением отбрасывается конец ковра у двери.
На пороге кунацкой появляется первым Ага-Керим. Подле него наиб селения и кое-кто из старших жителей Бестуди, кого старому наибу удалось собрать ночью и убедить ехать на выручку русских детей. И мулла с ними.
За ними княгиня Нина. Ловкая подвижная фигура Селима подле нее. Взрослые заслонили мальчика, так что его не видно.
Но черные, горящие, как уголья, глаза Селима так и рыскают по сакле в надежде увидать Даню и Сандро.
Наиб выступает первый.
Ни жива, ни мертва является Леила-Фатьма перед ним.
— Где дети из Гори? — спрашивает ее сурово наиб.
— Пусть сомкнутся навеки мои очи, если они у меня! — отвечает старуха, блуждая глазами.
— Ты лжешь, колдунья! У нас есть доказательства, что они у тебя! — срывается с губ Ага-Керима.