Джаз-Банда
Шрифт:
Женское сердце все же не выдержало, и Люба, не в силах бороться со слезами, бросилась к Пастуху в объятия, повалив его на пол гримерки.
— Костичка, — послышался гнусавый голос Тонкого из-за дверей, — через пять минуток на сценочку!
— Не пущу! — вцепилась Люба в Пастуха, не давая ему высвободиться из любовного плена. — Дуля тебе вместо Дулиной!
— Костя, беда! — прокричал из-за двери Толстый. — Дулина не открывает и не отзывается. И Жанна пропала куда-то.
Люба и Пастух на крыльях любви выпорхнули из гримерки, держась за руки, и присоединились к банде, в недоумении
— Алиса, Алиса, открывай, — долбил в дверь Саныч, начинающий краснеть от злости.
Не выдержав ответной тишины, он, перекрестившись, резко выломал дверь в гримерку Дулиной. Алиса Марковна спала лицом на столе, сладко похрапывая и никак не реагируя на выбитую дверь и охи вокруг себя.
— Тьфу ты, тоже мне, спящая красавица, — в сердцах сплюнул Пузцо.
— Может, ее поцеловать, — предложил Саныч.
Пастух и администраторы принялись трясти несчастную Дулину как грушу, но та не просыпалась. Зато Пузцо нашел записку на столе, в которой говорилось буквально следующее: «Костик, пой один. Не подводи. Экзальтированная сучка».
— Жаннет. Это Жаннет сделала, отомстила, бестия! — закричал Костя.
— Все пропало! Я так и знал! — заголосил Тонкий.
— Ладно, — вздохнула Люба, — хватит истерить. Я спою вместо Дулиной.
— Ты?! Ты же петь не умеешь, — начал впадать в отчаяние Пастух.
— Я-то не умею? Да я лучше вашей Дулиной пою, понял? И все ваши песни знаю, — гордо ответила Люба, пропев несколько строк из популярного ныне джазового хита настолько хорошо, что все замолкли на несколько секунд, удивленно хлопая глазами.
— Быстро на сцену! — очнулись Толстый и Тонкий, выталкивая всех из этого сонного королевства.
Через мгновение «Веселая бригада» и Люба вместо Дулиной стояли на сцене под шквалом аплодисментов беснующегося Дворца спорта. Обалдевшие оркестранты привстали, увидев подмену Алисы, но Пастух виновато развел руками, и все сели на места.
Без лишних церемоний «Веселая бригада» завела новый хит, который вместе с ними подпевала двадцатитысячная толпа москвичей и гостей столицы. Все танцевали и ликовали, на сцену летели цветы и мягкие игрушки. Исполнив новый хит, бригада принялась за старый репертуар. Оркестр виртуозно импровизировал, Костя и Люба, не отрывая друг от друга глаз, заливались соловьями, толпа была в восторге. В финале концерта на сцену выбежала заспанная Дулина, обняла Костю и Любу, и они все вместе еще раз, на бис, исполнили свой главный хит «Давай джазу».
Стены «Олимпийского» содрогались от воплей фанатов, в гримерке под заботливым присмотром Тонкого хрюкала довольная Дуська, а на волнах моря в Южноморске счастливо плескалась Золотая Рыбка в ожидании сетей какого-нибудь старого рыбака…
ЭПИЛОГ № 1
В небольшом сибирском городке пара тусклых фонарей едва освещала улицу, скрывавшуюся под ночной, практически черной пеленой. Небо затянули тучи, и ни одна, даже самая маленькая звездочка не смогла пробиться сквозь эту стену.
В пятиэтажном блочном доме светилось несколько окон, в которых видны были синие экраны телевизоров. В тесной гостиной двухкомнатной квартиры прямо на полу перед телевизором расположились четверо бородатых мужиков. Они громко глотали холодное пиво из стеклянных бутылок и шумно переговаривались, комментируя
В телевизоре же по главному каналу страны шла прямая трансляция джазового концерта Пастуха и его банды. На сцене прыгала почти не накрашенная Люба, изредка не попадая в ноты и хохоча от этого. Ее волосы забавно растрепались и теперь смешно торчали петухами на макушке. Оркестранты, все как один, светились белозубыми яркими улыбками, а Пастух сиял от счастья и сбывшихся мечтаний. В этот момент из-за кулис, пошатываясь, вышла еще одна барышня, куда элегантней и глаже, чем простушка Люба. Все трое обнялись и спели хит, нашумевший за пару дней по всей стране.
Четверо у телеэкрана, проглатывая очередные полбутылки пива разом, сопровождали увиденное исключительно изобретательной лексикой. Вся команда была наряжена в растянутые тельняшки, кожаные куртки и черные джинсы, полинявшие от количества стирок за столько лет службы. Из-под черных бандан вылезали длинные волосы, а руки украшали серьезные татуировки, заклепанные браслеты и напульсники.
Мужики то и дело стучали массивными кулаками по полу и поднимали взгляды на висящие на ободранных стенах плакаты с изображением Виктора Цоя и Константина Кинчева. Во время очередного оглушительного вопля рокеров в комнату зашел главарь, высокий длинноволосый брюнет в расстегнутом потертом кожаном пальто. Вместо тельняшки на его мощном теле был черный балахон с рукавами, а в рваных на коленях джинсах небрежно торчали булавки. На боку у главаря болталась кобура от маузера, из которого нахально выглядывала бутылка дешевого вина.
— Ну и что вы тут орете? — сурово спросил главарь по кличке Паук, посматривая то на экран, то на товарищей, которые немедленно достали из карманов наганы и принялись их чистить.
— Не, ну как эта попса достала уже, а! — завопил бледный и самый толстый рокер со светлыми слипшимися волосами. — Смотри, Паук, они уже и джаз облажали! Когда мы в Москву-то уже рванем и всех на место там поставим, а? Когда уже наш рокерский порядок в стране наведем? Мы банда или не банда вообще, а?!
— Хватит орать! — заткнул главарь разбушевавшегося Пантагрюэля. — Завтра и рванем, пакуйте вещи.
Все четверо, влюбленно посмотрев на своего предводителя, тут же одобрительно загалдели, открывая крепкими зубами очередные пивные бутылки, и вновь уставились в притягательный экран, не уставая плеваться и материться.
ЭПИЛОГ № 2
В деревне Пастушкино давно наступил вечер, и по улицам шныряли редкие молодые люди с гитарами и их возлюбленные с букетами из желтых кленовых листьев. На небольшом пригорке расположилось старое обшарпанное здание, неумело выкрашенное розовой краской. Это был сельский клуб. Или, как его еще называло старшее поколение, Дом творчества деревни Пастушкино.
Из-за бетонных стен в клубе всегда была приятная прохладна, старый паркет поскрипывал, а из дырки в крыше в левом дальнем углу капала вода. Над сценой висел огромный старый портрет Есенина в позолоченной рамке, а на самой сцене восседали пятеро мужчин: двое с балалайками, трое с гармонями. Все музыканты, как один, даже самый толстый и красноносый, были похожи на поэта Есенина. У всех были пергидролевые кудри, кумачовые рубахи навыпуск, и только один, самый главный — Сергун, был в угольно-черном блестящем на свету цилиндре.