Джаз-Банда
Шрифт:
— Что делать? Мочить суку приблудную, — заверещал сухонький мужичок в больших очках, которые на его узком лице казались неправдоподобно огромными. На нем был темно-зеленый пиджак сильно шире в плечах, чем положено, и своим цветом только подчеркивал схожесть персонажа с кузнечиком. Он активно размахивал своими длинными худыми ручками.
— Мочить, однозначно! — присоединился к Кузнечику карапуз в красном свитере. Его нос картошкой смешно блестел, а налитые соком щеки походили на два спелых помидора. На его лице с самого начала красовалась нахальная полуулыбка, которая, как оказалось позже, не спадала с него с самого рождения, а сверкающая лысина тщательно скрывала возраст красноносого.
— Не очень-то его замочишь, — сказал длинный в кожаной куртке, поправляя указательным пальцем постоянно сползающие с узкого носа очки. — Вон он как с радийщиками-то лихо разобрался.
— Песня, кстати, очень неплохая, — противостоял галдящим продюсерам аккуратно подстриженный молодой паренек в цветастой рубашке.
— Ну и целуйте теперь его в зад, — накинулся на метросексуала Кузнечик.
— А может, фиг с ним — пообтешется, ведь джаз не самое страшное зло на свете, — удовлетворенный своей идеей, высказался Белый костюм — элегантный молодой высокий брюнет, то и дело поглядывающий на свой позолоченный брегет.
— Батя, а кто это рядом с тобой сидит? — обратил внимание шустрый Кузнечик на находящегося рядом с народным артистом мрачноватого типа с длинными сальными волосами. Физиономия парня тщательно скрывалась под кепкой и темными очками, к тому же он постоянно курил, дымя как пароход.
— Батя, кто это? Мы его не знаем.
— Рядом со мной, товарищи, сидит известный, но не вам рок-продюсер. Беда общая, вот я его и позвал. А теперь послушайте, что я вам скажу. Мочить, конечно, дело хорошее, только хочу я вам напомнить, что здесь почти все вы — такие же приблудные. В Москву за лучшей долей приехали. Ан и правильно. Здесь же деньги все — стало быть, и музыку здесь заказывать. А еще забыли вы, наверное, что почти все вы чалились, срока тянули — кто за фарцовку, кто за левые концерты, кто за валюту, а кто помоложе — тоже с законом не особо дружат. Ну а джаз да рок на попсу голимую ради денег разве все вы не поразменивали? Что, сначала не пробовали любимой музыкой заниматься, пока не пообламывались все? Может, вы завидуете Пастуху, что у него получается то, о чем вы уже и мечтать перестали? А может, наоборот, если мы его в семью возьмем, так он обтешется, обломается, глянь, и через пару-тройку лет как вы станет, таким же скучным да жадным.
— В семью, говоришь? — занервничал самый активный собеседник Кузнечик. — У нас в колоде дырок нет.
— Вакансий не замечено, — сиял своими спелыми томатами карапуз.
— А ведь я и вправду с джаза начинал, — швырнул в пустоту длинный, снова поправляя съехавшие очки.
— Ха! — громким глубоким голосом отозвался Белый Костюм, протирая свой брегет белоснежным носовым платком. — А ведь Батя дело говорит, может, пригреем лишенца?
После этой фразы из-за стола вскочил молчавший до этого важный деятель с бледным, как мука, лицом. Его глаза быстро бегали, руки тряслись, пиджак, цветом похожий на советскую школьную форму, перекосился на нем, подобно его лицу. Курносый нос потешно дергался во время того, как деятель проговаривал слова, разбрызгивая во все стороны свою ядовитую слюну:
— Да вы что! Обделались все от страха? Батя, как ты можешь? Мы же бабло рубим! Какая, в жопу, музыка? Кому она нужна? Сегодня джаз допустим, завтра — рок, послезавтра побираться со своими артистами по стране поедем? Да я этого Пастуха своими руками задушу. Джаз он любит! Да плевал я на его джаз. Дерьмо его джаз!
Деятель закончил свою эмоциональную речь и опустился обратно на свое место, нервно почесывая макушку. Взоры всех присутствующих направились на Батю, который на протяжении всего выступления беспокойного товарища неодобрительно качал головой. Тут резко вскочил рок-продюсер, дремавший все это время рядом с Батей, и, ловким движением вскинув спрятанный в рукаве пистолет, всадил крикуну пулю в лоб. Тот вместе со стулом отлетел к светло-оранжевой стене и съехал по ней на пол, оставляя кровавое пятно.
В комнате повисло тягостное молчание, и слышно было только, как тикают старинные часы да шуршит одежда длинного, который, казалось, ежесекундно поправляет свои несчастные очки.
— Видит бог, не хотел я этого, — скорбящим голосом произнес Батя, пока рок-продюсер стаскивал с себя кепку, парик и очки. — Знакомьтесь, господа, это — Костя Пастух.
Реакция на кровавое представление не заставила себя долго ждать. Продюсеры — публика тертая, всегда готовая к любым переменам в своей жизни.
— Очень убедительно, — уже гораздо более спокойным тоном констатировал Кузнечик. — Вот и вакансия образовалась.
— Ну, Сеня, походу, сам виноват — джаз ему, видите ли, не нравился, — продолжал сверкать еще более блестящими щеками карапуз.
— Слава богу, у Сени ни жены, ни детей — только крестники, — поправил очки длинный.
— Костя, — потирая карманные часы ладонью, улыбнулся Белый Костюм Пастуху, — ты пушку-то убери. Нервирует.
— Ну что ж, добро пожаловать в семью, Костя, — закрывая тему, пробасил народный артист. — А Сеню завтра похороним — красиво и с музыкой. Давайте скинемся — кто сколько может — Сене на похороны.
— Музыку я беру на себя, — убирая пистолет, пообещал Пастух.
— Да, ребята, надо Косте помочь концерт в субботу в «Олимпийском» провести. Там — рекламу экстренно, радио, телевидение подключайте, спонсоров, короче, подтяните. Вход бесплатный организуйте. Да. И трансляцию на страну — обязательно. Вспомним молодость, дадим, что ли, джазу. Ну и Сеню опять же помянем, хоть он джаз и не любил.
После последних слов Бати все продюсеры опустили головы и несколько минут провели молча, возрождая в памяти смутные образы Сени, молодости и любви к джазу.
ГЛАВА 28
Как похоронить прошлое с улыбкой
Все следующее утро в Москве моросил поганый дождик. Похоронная процессия уныло прошагала по серым улицам столицы, вяло хлюпая ботинками по лужам. Впереди гроба шел оркестр под предводительством Пастуха. Все музыканты были одеты традиционно для своей новой жизни — черные смокинги, бабочки, начищенные до отвратительного блеска туфли и котелки. Они сосредоточенно управлялись со своими инструментами, не обращая особого внимания на активную жестикуляцию Пастуха, а на их лицах не читалось ни единой эмоции: ни скорби, ни сожаления, ни радости, — абсолютно ничего. Они, как заводные роботы, механически исполняли свои обязанности, которые не приносили им тут никакого удовольствия в связи с поводом и отвратительной погодой. Их смокинги уже давно намокли, рубашки неприятно прилипали к телу, тем более раздражала их вся сложившаяся безрадостная ситуация.
Сзади шли самые приближенные к покойнику лица, среди которых Батя, в черном плаще и шляпе как у сыщика. Угрюмые продюсеры старались тихо переговариваться, но от натужных стараний не нарушать приличия вели себя громче всех. Все известные в городе радийщики и телевизионщики топали позади продюсеров, хотя многие из них даже не знали умершего лично.
Дулины с Дуськой на черном поводке и другие артисты и музыканты закрывали процессию. Все женщины были в элегантных черных платьях и с огромными зонтами, которые цеплялись друг за друга.