Джек Абсолют
Шрифт:
Джек никогда не имел привычки молиться и даже не подумал бы о том, чтобы молить Бога о собственном спасении, но в то утро страстно молился за Луизу. Хотел бы он знать, не молится ли и она за него!
Когда куранты, звон которых почти заглушался гулом многолюдного сборища, отбили половину двенадцатого, звякнули засовы и дверь отворилась. Джек поднялся навстречу посетителю.
— Хорошие новости, Джек. Это первый из двух подарков, которые я вам принес.
Джон Андре появился на пороге, облаченный, как и приличествовало такому дню, в безупречный мундир.
— Луиза?
Джек не сумел сдержать отчаяния в своем голосе.
Андре остановился, его улыбка исчезла.
— Увы, Джек. Право же, у меня и в мыслях не было играть вашими надеждами. Нет, приговор суда будет приведен в исполнение. Хотя, признавая необходимость подобной меры, я действительно о ней сожалею.
Джек опустился на свою койку.
— И каковы же хорошие новости? — пробормотал он.
Андре развернул стул, сел и подался к нему.
— Они смягчили ваш приговор.
Джек тупо воззрился на него. После того как надежда на спасение Луизы рухнула, он мало интересовался собственной судьбой.
— Они что, ее убьют, а меня оставят в живых?
— Нет, Джек, ну будьте же серьезны. — Андре извлек из кармана кисет и принялся деловито набивать трубку табаком. — Хорошая новость состоит в том, что суд согласился с моим представлением и вас не повесят.
Он зажег трубку от лампы, раскурил и выпустил струйку голубого дыма.
Джек издал смешок. Насмешила его неожиданная, нелепая мысль о том, что его дядюшка все-таки ошибся.
— О, благодарю вас, — выговорил он.
Судя по всему, эта ирония показалась Джону Андре обидной.
— Способ казни был изменен в знак уважения к вам как к солдату, каковым вы являлись до того, как... сбились с пути.
Он сделал затяжку и выпустил дым в верхний угол камеры, хотя смотрел, казалось, куда-то вдаль.
— Хотел бы я надеяться, что, окажись я в вашем положении, кто-нибудь проявил бы такую же доброту по отношению ко мне.
Андре оглянулся.
— Итак, Джек, учитывая проявленное снисхождение и то, что время ваше на исходе, не желаете ли напоследок чем-нибудь со мной поделиться?
На самом деле ни на что такое Андре не рассчитывал: до суда он каждый день пытался получить от Джека какие-либо сведения и, разумеется, ничего не получал. Джеку нечего было ему сказать, ибо истина отнюдь не интересовала Андре. Майор пребывал в убеждении относительно того, что Джек, будучи пособником Вашингтона, пытается оклеветать фон Шлабена, ибо по неизвестной причине питает ненависть к иллюминатам.
— Напоследок я повторю лишь то, что твердил вам все это время: следите за немцем. Вы говорите, что по орденской иерархии являетесь его начальником, но если это так, то получается, что хвост виляет собакой.
— Джек! Джек! — Андре закашлялся и выпустил некоторое количество дыма. — Чего я решительно не понимаю, так этого вашего странного, явно предвзятого отношения к ордену. Мне хотелось бы переубедить вас, пусть даже в этот поздний час. Ибо именно английские иллюминаты и сформируют общество грядущего. Когда мы одержим для Англии победу в этой войне, просвещенные люди с обеих сторон придут к справедливому миру. Эти соглашения, мудрые и взвешенные, покажут миру пример того, каким может быть общество. Потом этому примеру последуют Британия, вся Европа, весь мир! Мы поклялись вывести человечество из мрака невежества к свету.
— А вы не находите, что эта клятва вступает в противоречие с той, которые вы принесли вашему королю и стране?
Андре пожал плечами.
— Моему королю? Может быть. Но, Джек, разве нам и этому миру так уж необходимы короли? Георг Ганноверский? Тираны Франции и Испании? Невменяемые германские князьки? Ну а что касается Англии... разве я не проявляю высшую степень верности моей родине, добиваясь ее вступления в Великое Содружество Просвещения?
— С вами во главе.
— Со мной и людьми, подобными мне, да. Но во имя блага всего человечества.
Джек заглянул в глаза этого человека и увидел там лишь огонь фанатизма. Он понял: даже будь в его распоряжении целая вечность, он и тогда не смог бы заставить собеседника изменить свое мнение.
Однако оставалось еще кое-что, что он хотел бы узнать и что не давало ему покоя даже сейчас.
— Что Бургойн?
У него теплилась надежда, пусть, как он понимал, и безумная, что Джон Бургойн каким-то образом вырвется из своего заточения сам и вызволит Джека с Луизой. Или, по крайней мере, направит в Филадельфию такое возмущенное послание, что исполнение казни будет отложено. Это могло случиться даже в последний час.
Но Андре покачал головой.
— Увы, Джек. Гонцы не вернулись. По слухам, капитулировавшая армия разбежалась. Принимая во внимание скорость, с которой осуществлялось в вашем случае правосудие и все приготовления... — Он кивнул в сторону площади, находившейся за стенами. — Да и что мог бы сделать Бургойн, даже если бы до него добрались вовремя и его послание поспело бы сюда до казни? Объявить, что он доверяет вам? Судьи, которые вынесли вам приговор, просто сочли бы генерала очередной жертвой вашего коварства. Так что в этом смысле утешить вас нечем.
Это, разумеется, отнюдь не радовало, но, в конечном счете, и не удивляло. У Джека остался еще один, последний вопрос.
— Я никак не могу поверить в то, что генерал, даже при всей своей занятости после капитуляции, ни словом не обмолвился относительно личности графа фон Шлабена и той опасности, которую представляет собой этот господин. Неужели он не писал об этом в депешах, доставленных мною для генерала Хоу?
— А, это.
Трубка погасла. Поднявшись, Андре выбил остатки табака о каблук начищенного до зеркального блеска сапога.