Джек Бестелесный
Шрифт:
— Пятьдесят девять за Поля, сорок один за Дэвида Макгрегора.
— Как странно… А я думала, Полю нечего опасаться. Но, конечно, Дэвид — блестящий государственный ум. Он мне всегда нравился и его жена — тоже.
— В честь приема устраивается вечер-гала-банкет и бал со всеми знаменитостями. Люсиль готова к своей коронной роли гранд-дамы метапсихологии и, конечно, оденется сногсшибательно. Марк впервые облачится в костюм и белый галстук, и Дени не сомневается, что все девочки будут от него без ума.
Тереза весело засмеялась и внезапно замерла. Глаза у нее расширились.
— Роги! Воды отходят!
— Тебе воды? — Я стремительно вскочил. — Холодной? Теплой?
— Нет, милый, — ответила она ласково, меняя позу. — Околоплодный пузырь, полный жидкости, в которой плавает Джек, лопнул.
Ее лоб покрылся испариной. Она охнула, потом хрипло вскрикнула. Я в ужасе нагнулся над ней.
— Что мне сделать?
Закрыв глаза, она вцепилась в края постели так, что костяшки пальцев побелели, и опять испустила тот же хриплый вопль. Потом прошептала:
— Надень чистую рубашку. Вымой руки со щеткой по локоть и ополосни в воде с хлоркой.
— Сейчас. — Я заметался по хижине. — Сейчас! Потерпи немного. Я управлюсь за две минуты. «Держись, Джек! Не торопись так!»
«БОЛЬНО! МНЕ БОЛЬНО!»
— О, Господи! — взвыл я.
Это были мучения не Терезы. Она тужилась и напрягалась, ее сознание замкнулось в абсолютной сосредоточенности. Мучился Джек.
…околоплодная жидкость, которая девять месяцев омывала и оберегала его, теперь вытекала из лопнувшей оболочки.
…его нежное тельце сдавливали судорожно сокращающиеся мощные мышцы с интервалами всего в две минуты.
…и его сантиметр за сантиметром проталкивало вниз по родовому каналу, давяще узкому, и кости его крохотного черепа, и удивительный мозг внутри деформировались, сплющивались.
…а его мать замкнулась, не отзывалась, и тогда он пожаловался мне!
БОЛЬНО… Дядюшка Роги, больно так, что я не могу сделать того, о чем просила мама, помоги мне пожалуйстапомогипомоги…
— Сейчас! Сейчас! — крикнул я, упал на колени рядом с нарами и положил ладонь на укрытый живот Терезы. Одеяла она не сбросила. Я слил свое сознание с сознанием младенца и ощутил его агонию, его ужас. Я словно видел что-то сияющее, хрупкое, сферическое, пульсирующее от боли, готовое разорваться. А в багровой тьме таилось еще что-то, готовое прыгнуть, едва сверкающая сфера распадется, — прыгнуть и пожрать бесценное существо внутри нее. Да, там пряталось чудовище, но его возможности были ограниченны. Я мог противостоять ему! Каким-то образом я прильнул к изнывающему от боли сознанию Джека, обволок его, укрепил. Я черпал энергию для нас обоих Бог знает откуда. Я делился своим опытом перенесенных страданий не знаю уж как. И не знаю уж как, но я помог.
Внезапно Джек резко оторвался от меня, вернув себе власть над собой. Избавившись от опасности.
Я снова был в тускло освещенной хижине. За стенами стонал арктический ветер, Тереза все еще покряхтывала через равные промежутки времени, мужественно тужась с каждой схваткой. Но младенец уже не кричал и не звал на помощь. Он использовал свои метапсихические способности по-новому, незнакомым мне образом. Он РОС!
Я встал с колен, стащил с себя запачканную шерстяную рубашку. На веревке над печкой висела другая, только что выстиранная. Я долго мыл руки, потом надел свежую рубашку и проверил приготовленные на столе вещи: стопка сложенных чистых простынок, губки из шерстяной ткани, большой кусок фланели, который Тереза назвала родильной подстилкой, стерилизованный нож и веревочка. Тереза сказала спокойно:
— Роги, я испачкала постель. Это нормально. Пожалуйста, сними одеяло. Заверни простыню мне на живот, приподними мою рубашку и дай мне смоченное чистой водой полотенце, чтобы я подтерлась. Потом вытащи из-под меня грязную простынку. Возьми ее за концы и сожги в печке. А мне подстели чистую.
Я вытаращился на нее.
— Поскорее, милый. — Она ободряюще мне улыбнулась, но в глазах у нее стояли слезы сострадания к мукам маленького Джека. — Делай, что я сказала. Головка уже в промежности. — Она опять героически закряхтела, вся багровая, мокрая от пота.
Я вытащил простынку, всю мокрую, с кусочками экскрементов, и быстро привел все в порядок.
— Нет, не укрывай меня, — с трудом выговорила Тереза. — Посмотри… его видно?
Я пригнулся. Она упиралась ногами в спинку, широко разведя колени. Без всякого смущения я осмотрел половую щель. Там что-то было. При каждой потуге оно выдвигалось, а затем немного втягивалось обратно. Но всякий раз немного продвигалось вперед. Наконец показалась вся макушка — точно пробка в винной бутылке. Она была слегка вымазана кровью и покрыта слоем беловатой слизи.
— Я его вижу! Он продвигается! Но только он весь в крови и какой-то дряни…
— Ничего! — выдохнула она. — Ничего… Вот!
Она испустила громкий крик радости. У меня в мозгу раздался другой крик, такой же радостный, и наружу вышла вся головка. Его глаза были закрыты, череп деформирован…
Тереза посмотрела вниз, на него, обвила пальцами бедную головку.
— Все хорошо, — еле выговорила она. — Такое сплющивание… нормально. Принеси подстилку. Положи ее… У меня между ногами. Нет, чуть подальше. Готовься принять его… он скользкий… а-а-а-а!
При этом ее втором крике головка повернулась вбок, показались крохотные плечи и выхлестнула прозрачная жидкость, промочила фланель и закапала на опилки под нарами. Я ухватил Джека под маленькие мышки, когда остальное его туловище быстро выскользнуло наружу вместе с новым потоком жидкости, розоватой от крови. Да уж, скользким он был! Кожа его под белесой творожной слизью отсвечивала синевой. Небесно-голубая пуповина пульсировала. Малыш, казалось, не дышал.
Не задумываясь, я ухватил его за лодыжки, приподнял и шлепнул по задику. Он открыл рот, выплюнул жидкость, и его грудка начала подниматься и опускаться. Он тут же порозовел. И заплакал, весь извиваясь.