Джек-Фауст
Шрифт:
Вечером, вскоре после заката, Фауст шел через рыночную площадь, оглашая ее криками. Вагнер неохотно плелся за ним с телескопом, а Фауст призывал горожан пробудиться и выйти понаблюдать за звездами.
– Вы увидите кольца Сатурна!
– вопил он.
– Планеты, окруженные кольцами и множеством спутников! Галактики и туманности! Еще не изведанные чудеса!
Когда никто не вышел, он принялся реветь и орать, колотя в двери кулаками. Люди в своих жилищах отнеслись к этому по-разному. Кто-то смеялся; кто-то бранился; кто-то пододвигал к дверям мебель и громко напоминал, который час.
Слезы ярости и разочарования выступили на глазах ученого.
– Я предлагаю вам просвещение! – кричал Фауст.
– Истину!
Никто не выходил.
Наконец, подавленный и удрученный, Фауст возвратился домой. Он отослал униженного и обессиленного Вагнера спать. Поздней ночью магистр уселся с Мефистофелем за бутылкой вина. Дьявол явился в обличье маленькой обезьянки с черной шерстью и злобными красными глазками.
– Я отправил, - произнес удрученно Фауст, - именно что сотни писем - и не получил ни одного ответа.
Мефистофель вскочил на письменный стол и начал искать у себя блох. Затем небрежно промолвил:
– Почта ненадежна, и даже в лучшие времена письму понадобились бы недели, чтобы проделать несколько десятков миль. Грязь, оползни, разбойники, слух о драконах на горных тропах - любое из перечисленного может на несколько месяцев изолировать город от остального мира.
–
– В его бокале осталось мало вина, поэтому он взял бутылку и налил себе еще.
– Почему ты выбрал столь нелепое обличье?
– Исключительно в честь вашей расы. Если сравнить человеческий ген с геном шимпанзе, обнаружится, что девяносто восемь процентов ДНК у них идентичны. Так что от обезьяны вас отделяет всего два процента. Два процента!
– Мефистофель положил пальцы на свой анус, а потом - прижал к носу, и повторил это действие несколько раз, прежде чем успокоился.
– И все же, как ни странно, клянусь, на мой взгляд эта разница даже меньше.
Фауст, обхватив бокал ладонями, покачал головой.
– Я публикую памфлеты, которые никто не покупает. Привожу ученых к себе в кабинет, чтобы они посмотрели в микроскоп, а они отворачиваются и в замешательстве трясут головами.
– Терпение, друг мой, терпение. Рим был разрушен не за один день.
– Обезьянка со скучающим видом стала играть своими гениталиями.
– Тем не менее никак не могу взять в толк, почему нужно дожидаться почты, если можно получить ту же самую информацию, всего лишь задав вопрос.
– А ты сможешь ответить?
Мефистофель зевнул, показав острые, как бритва, зубы.
– Тогда ответь. Почему мои письма так и не дошли?
– Тритемий написал математику-астрологу Иоганну Вирдунгу, называя тебя глупцом, шарлатаном и бесполезным болтуном, которого стоило бы как следует выпороть. Муциан Руф считает тебя продувной бестией и обманщиком. А возлюбленный тобой Писцинарий рассказывает всем, кто его слушает, что ты пьяница и бродяга. И только каретник из Нюрнберга радуется популярности и высокому доходу с изобретенных тобою пружинящих рессор. Сам император узнал об этом новшестве и приказал переделать все свои кареты.
– Фауст негодующе хмыкнул.
– Это только доказывает, что люди лучше понимают задницей, нежели головой.
– Мефистофель окунул палец с длинным ногтем в чернильницу и задумчиво шевелил им.
– Ты бы внял моему совету и прекратил зря тратить время на гуманистов, мыслителей и философов - эти скряги страстно влюблены в свои добытые тяжким трудом и долго копившиеся знания. Твои открытия лишают этих людей их достояния - а ты еще удивляешься, что они не желают тебя слушать? Лучше дай-ка мне список торговцев и механиков, инструментальщиков и других ремесленников и сделаем практические предложения для усовершенствования их дела.
– Я слагаю бриллианты к стопам мудрости, а ты требуешь от меня, чтобы я чистил конюшни всяких дураков.
– Именно так.
Фауст уныло положил подбородок на руку.
– Какое же чудо предъявить этим болванам с салом вместо мозгов, чтобы убедить их? Какое есть чудо, которое невозможно будет отрицать?
– Мефистофель пожал плечами.
– Мой воздушный шар… убедит ли он?
– Продавцы льна ворчат, что ты не собираешься заплатить им за полотно. Продавец олифы выражает те же сомнения. А белошвейки откладывают твои поручения в долгий ящик, пока у них есть работа, за которую они получают наличными.
– Снова деньги! Когда воздушный шар поднимется, денег будет уйма! Они польются из рук огромными пригоршнями, водопадом. И я буду осыпан богатством и славой!
Мефистофель изобразил гримасу полного неверия.
– Патронаж - далеко не самый ненадежный источник денег.
– Что же мне делать?
– Шепнуть на ушко советнику муниципалитета пару словечек, по которым он поймет, что тебе все отлично известно: «Тимоний, - скажешь ты.
– День святого Мартина. На благо определенной дамы». Еще скажешь, что серьезно нуждаешься в серебре. Он поможет тебе, чем только сможет.
– О, порочный! Ты подстрекаешь меня к вымогательству!
– Как быстро ты улавливаешь суть вещей!
– Подобные советы не для меня!
– Жаль.
– Мефистофель вытащил палец и с явным удовольствием начал лакать чернила длинным черным языком.
– Тогда честность требует, чтобы твой воздушный шар зависел от более традиционных способов получения товаров без их оплаты.
– Они будут оплачены. Я за это ручаюсь.
– Ученый снова вздохнул и осушил бокал.
– Ох, эти сладостные хлопоты!… Сколько они будут продолжаться?
– Самое малое до весны. Обещаю, Фауст: придерживаясь стези правды, ты добьешься всего, чего пожелаешь. Однако за перевозку тебе придется заплатить авансом. Терпеть холод, голод и насмешки тупиц.
– Может ли такое быть?
– простонал Фауст.
Как и предсказывал дьявол, зима выдалась жестокая. Фауст жил бережливо, питаясь ячменем и овсянкой, пил чаще воду, чем пиво, и месяцами сидел без куска мяса. Он продал свое лучшее платье и залатал прохудившееся. Обогревал комнаты плавником и опавшими листьями.
То немногое, что Фауст получал за регулярные лекции, едва ли шло в зачет, хотя в университете он все же являлся mathematicum superior [11] , профессором астрономии, и кафедру предоставил ему сам курфюрст. Это, естественно, вызывало критику, однако положение Фауста было надежным. Так он говорил себе. И все же это мучило его.
Худшим из многочисленных унижений для Фауста было то, как студенты вели себя на его вечерних лекциях, куда он зазывал всех, кто даст себе труд на них прийти. Ученики посмеивались над его странным выговором, глумились над тем, что следовало бы принимать с покорной благодарностью. Фауст бросал на них взгляды, поводил плечами, подобно большому медведю (в арктических областях жили белые медведи и примитивные, но бесстрашные люди, которые охотились на них с копьями с костяными наконечниками; он их видел), и упрямо продолжал читать лекцию, поскольку желал достичь того, чтобы из сотни, из тысячи нашелся хотя бы один студент, чьи глаза, уши и разум были открыты.
Он был готов читать лекции до хрипоты. Он рассказывал для всех, кто готов был его слушать. Однако слушали немногие.
Когда на смену зиме пришла весна, количество студентов на его лекциях заметно сократилось. Шалопаев и гогочущих олухов поубавилось, когда занятия стали более сложными и требовали большего сосредоточения. Наконец осталась только кучка самых многообещающих молодых людей. И, конечно, Вагнер. Со стороны - как и при взгляде изнутри - казалось, что их неправдоподобно мало. Ради двоих из них, которые не знали латыни - и потому прогуливали другие курсы - Фауст читал лекции на старом добром немецком. Что лишь усиливало презрение со стороны научной общественности.
Во время лекций Вагнер делал заметки, которые его учитель намеревался переработать в учебники. Поскольку денег, чтобы их переплести, не было, Вагнер связывал листки веревкой, выпрошенной у снисходительного мясника. А долги Фауста росли как на дрожжах.
У ученого ушло так много денег из гонораров за обучение, что в целом он потратил больше чем за год вперед. Торговцы, ничего не ссужавшие в кредит, быстро прекратили с ним все дела. Хитрость заключалась в знании сезонных ритмов бедности и прихода денег для всех профессий, потому что в кредит можно дать перед предстоящим притоком денег, но следовало отказать, если такой приток не ожидался. Задолженность Фауста уже превысила все возможные сезонные колебания. Никто больше не давал ему в долг. Но все же кое-кто соглашался работать за его обещания.
Оставшееся он тратил очень осмотрительно, заботясь в первую очередь о том, чтобы работа над воздушным шаром не останавливалась.Наконец в один погожий и теплый весенний денек, незадолго до экзаменов, распространилась новость: воздушный шар готов. Вагнеру вручили щетку, ведро клея и рулон наспех намалеванных афиш и послали в город, чтобы оклеить стены извещениями:
ПРИХОДИТЕ - И УВИДИТЕ СОБСТВЕННЫМИ ГЛАЗАМИ ПОДЪЕМ «ДЕДАЛА»
ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ОСВОБОДИЛОСЬ ОТ ТИРАНИИ ЗЕМЛИ ДРЕВНЯЯ МЕЧТА СТАЛА ОБЫДЕННЫМ ФАКТОМ СМЕРТНЫЙ ЧЕЛОВЕК ВОСПАРЯЕТ ОРЛОМ О - о - о - о - о - о - о - о - о - о - о - о - о - о - о - о! ЭТО ЧУДО БУДЕТ ЯВЛЕНО В ДЕНЬ ВОЗНЕСЕНИЯ РЫНОЧНАЯ ПЛОЩАДЬ | | В ПОЛДЕНЬ
– Что это за новое кощунство?
– грозно осведомился брат Иосафат. Он остановил Фауста на улице и резко сунул афишу ему под нос, слишком близко, чтобы ее можно было прочесть, но не настолько, чтобы ученый не разглядел размеры и мощь огромного кулака монаха. Фауст улыбнулся.
– Подожди и увидишь.
– Летают только птицы, ангелы и святые. А ты ни то, ни другое, ни третье.
– Да, я не ангел и не святой, не стану спорить. Но, по-моему, птица не такая уж сложная штука. Да ты и сам не менее причудлив, чем птица, как я погляжу.
Не сдержав гневного вопля, брат Иосафат смял афишу и швырнул ее Фаусту в лицо. Повернулся и стремительно удалился.Воздушный шар, медленно наполняясь воздухом, раздувался и поднимался над рыночной площадью, словно из земли высовывалась огромная голова, плод галлюцинации. Фауст приглядывал за тем, как Вагнер поддерживал огонь под приспособлением из гибкого рукава и кожаного раструба, направляющим горячий воздух. Плавными рывками воздушный шар отделился от земли, натянув удерживавшие его канаты. Теперь он рвался ввысь.
Собралась огромная толпа. Ее сдерживала шеренга студентов - все это были добровольцы, жаждавшие принять участие в удивительном представлении, и что бы они ни думали о рассудке Фауста, каждый из них был одобрен Мефистофелем как заслуживающий доверия.
Воздушный шар продолжал увеличиваться. Льняная ткань была сострочена из трех круговых кусков: черный сверху, затем голубой и после - строгий белый. Шар был густо пропитан эластичным клеем, поэтому мог удерживать горячий воздух.
– Лучше бы, конечно, шелк, - пробормотал Фауст, глядя вверх, - и еще неплохо бы использовать водород.
– Водород?
– спросил кто-то из студентов.
– Его предостаточно в воде. Но лучше всего - гелий.
Фауст стоял рядом с плетеной корзиной.
Двое студентов хулиганского вида - Фриц и Карл, оба любимчики Фауста - держали наготове топорики, чтобы обрубить державшие шар канаты. Рядом мрачно стоял третий, Ганс Меттерних, которому Фауст сказал, что если он проявит свою обычную ловкость, то при всем народе оттяпает себе левую ногу или, что еще хуже, опрокинет корзину и вывалит пассажира на землю.
– Ждите моего распоряжения, - весело произнес Фауст, грозя им пальцем.
– Иначе воздушная карета умчится без меня.
Воздушный шар наконец наполнился, и гибкий рукав отбросили в сторону. Теперь напуганная толпа смотрела вверх, на то, что висело над ними, - на наполненные воздухом матерчатые круги, выглядевшие как уставившийся вниз чудовищный глаз. Фауст забрался в корзину, и этот глаз слегка опустился, а затем снова поднялся.
Кто-то в толпе схватил камень с намерением швырнуть его в воздушный шар. Ганс, с большей ловкостью, чем когда-либо проявлял на учебных занятиях, заломил потенциальному противнику руку и прижал его к земле. В один миг настроение толпы изменилось. Брат Иосафат протиснулся сквозь собравшихся к Гансу и его прижатому к земле сопернику. В нескольких местах вспыхнули потасовки. Вагнер приладил к шару балластные мешки; теперь он повернулся, чтобы присоединиться к студентам.
Но Фауст схватил Вагнера за пояс и оттащил его назад.
– Нет, нет, мой юный друг, - сказал он с радостью.
– Ты служил мне хорошо и преданно - и должен получить свое вознаграждение.
Ученый пребывал в отличном настроении; казалось, происходившее забавляло его, словно все вокруг было какой-то громадной шуткой, понять которую можно было лишь с расстояния.
Втаскивая испуганного Вагнера к себе в гондолу, Фауст махнул рукой своим юным помощникам с топориками.
– Давайте!
– крикнул он. Сверкнули лезвия, два сильных удара обрубили канаты.
Воздушный шар двинулся вверх.
Он поднимался медленно, перпендикулярно земле, так что не возникало ощущения, что он движется. У Фауста создалось впечатление, что земной шар очень плавно уходит от него, пятясь. То, что мгновение назад выглядело как шайка разбойников, теперь стояло молча в благоговейном изумлении. Ганс и его противник прекратили драку и, разинув рты, глядели вверх.Упав на колени, брат Иосафат воздел руки к небесам и начал громко молиться, взывая прекратить жестокое нарушение естественного порядка.
– О Боже, низринь этих летателей!
– зычно ревел он.
– Пусть мстительные ангелы собьют с неба это богохульство!
Среди спокойных лиц, уставившихся кто вверх, кто вниз, один из них, художник Кранах, начал неистово рисовать, суетливо то поднимая голову к небу, то опуская взгляд к бумаге, в то время как его руки бегали по листку. Взлетел камень, но не долетел до воздушного шара. Того, кто его бросил, Фриц, Карл и Ганс повалили на землю. Вздымались и опускались тяжелые кулаки.
Фауст, поддавшись внезапному импульсу, схватил мешок с балластом и сыпанул песком в обращенные к небу лица. И захохотал, когда толпа заорала и принялась поносить его последними словами, размахивая руками, как участники пикника, удирающие от осиного роя.
– Стой, стой на коленях, брат Иосафат!
– кричал Фауст.
– А я останусь на воздушном шаре! Мы еще поспорим, кто из нас ближе к Богу!
Шар плыл в полной тишине, и Фауста охватила фантастическая радость. Глядя вниз на бурлящую толпу, он чувствовал презрение, смешанное с любовью ко всем этим людям. Милые ничтожные людишки - вы похожи на муравьев! Стоит ему кинуть вниз башмак, и он раздавит их. А если плюнет, они утонут в его слюне.
Вагнер, оцепенев, стоял рядом, вцепившись в край корзины. Его глаза были как блюдца. Лицо побелело от изумления.
Воздушный шар поднялся выше колокольни. Город с его улочками лежал внизу, видный более четко, чем на любой карте. Затем шар подхватил ветер (однако они его не почувствовали), и они пролетели над замком. Во дворе замка на них глазели солдаты с открытыми ртами. Фаусту пришло в голову, что их запросто можно забросать камнями или даже бомбами с черным порохом; что крепости и городские стены ничего не значат в дерзком новом мире, который сейчас рождался.
– Что, Вагнер, - ликующе промолвил Фауст, - ты по-прежнему считаешь меня безумцем?
Вагнер одним движением повернулся и резко простер руки к учителю, склоняя к нему голову.
– О учитель!
– вскричал он.
– Простите меня за то, что я сомневался в вас!
Менее чем через полчаса они опустились на поле в пяти милях от города; корзина опрокинулась, и Вагнер вывалился на землю. Сломанная нога была невеликой расплатой за совершенный полет, но это могло осложнить победное возвращение в город. Впрочем, сейчас все казалось прекрасным.
– Мы пережили долгую суровую зиму, - произнес Фауст.
– Но теперь весна, вся природа расположена к нам и нашей работе. Вся Европа ляжет к моим ногам. Впереди ждут лишь слава и богатство.
На следующий день кредиторы Фауста собрались в ратуше и дружно поклялись подать против него иск.
5. МНИМЫЙ РАССВЕТ
За час до рассвета пронизывающий холод и неверный свет растворились в безоблачном небе над Виттенбергом. Жирные мухи-однодневки, комары и прочие обитатели берегов водоемов, рыщущие в поисках питания, внезапно вылетели из света и вторглись в темный город. Описав над ним пять огромных кругов, они пронеслись над темными и пустыми улицами, над складами и колокольней, над университетом и замком и вернулись в свет. Какое-то время под куполом света были видны двое мужчин на телеге - но вот она укатила в поля, и город, с его богатством, людьми и проблемами, под непрерывным действием всеобщего растворителя, известного как «сейчас», канул в небытие.