Джек Реймонд

Войнич Этель Лилиан

Трагическое лицо Джека словно застыло.

— Да, поэтому дядя меня и не отпустит.

Это прозвучало без горечи, — так называют своими словами простую, будничную истину.

— А ты с ним об этом говорил?

— Я спрашивал, можно ли мне уехать куда-нибудь и поступить в другую школу.

— И он не согласился?

— Конечно нет.

Минута прошла в молчании.

— Джек, — снова заговорил доктор, — ты понимаешь, почему дядя тебя не отпускает?

— А я и не надеялся, что он отпустит, — ровным голосом ответил Джек, — я ему нужен для

забавы. Вы никогда не видали, как он дрессирует щенят? Дядя любит, когда кто-нибудь живой бьется у него в руках.

Доктор Дженкинс содрогнулся: такая ненависть прозвучала в этом ровном голосе. Они опять помолчали; старший сосредоточенно думал, младший опять устремил безнадежный взгляд в мокрую даль за окном.

— Мне кажется, я смогу его уговорить, — сказал наконец доктор Дженкинс.

— Конечно: вы слишком много знаете.

— Имей в виду, мальчик, я не люблю циников, даже взрослых. Допустим, я попрошу за тебя.

Жесткая складка легла у губ Джека.

— Зачем? Вам-то что?

— Ничего. Просто я вижу, что ты несчастлив, и мне тебя жаль.

Джек порывисто сел, в глазах его блеснул затаенный огонек.

— Вы хотите мне помочь?

— Если смогу, — очень серьезно сказал доктор Дженкинс, озадаченный этой переменой.

Джек изо всех сил стиснул руки.

— Тогда вытащите меня отсюда! — заговорил он хриплым, срывающимся голосом. — Отправьте меня куда-нибудь, чтоб мне никогда больше не видеть дядю. Я... я больше не могу здесь... вам, конечно, не понять... я буду терпеть, сколько смогу, но долго мне не выдержать...

Слова замерли у него на губах, как замирает внезапный порыв ветра. Доктор Дженкинс с недоумением смотрел на него.

— Поговорим начистоту, Джек, — сказал он наконец. — Я знаю, тебе пришлось тяжко... очень тяжко, и я тебе сочувствую больше, чем можно выразить словами. Думаю, если бы твой дядя с самого начала больше доверял тебе, а не... ну, да не о том речь. Но, допустим, сейчас мы попробуем тебе поверить. Скорее всего он не хочет отпустить тебя в школу потому, что опасается... опасается, как бы ты не оказался дурным товарищем для других мальчиков. Разве не в этом настоящая причина?..

Он поднял глаза — и осекся: Джек смотрел на него в упор, от этого холодного, затаенного, неотступного взгляда из-под полуопущенных век у него перехватило дыхание.

— По-вашему, все дело в этом?

Голос Джека, прозвучавший после недолгого молчания, привел доктора в себя. И он спросил серьезно:

— А по-твоему, нет?

Мальчик медленно опустил глаза; итак, доктор Дженкинс ничего не понял.

А доктор настаивал на своем:

— Но дядя объяснял тебе, какие у него причины?

Опять короткое молчание.

— Он сказал, что его долг нести свой крест самому, а не перекладывать на чужие плечи, — как прежде вяло и равнодушно, словно речь шла о посторонних, отозвался Джек.

— Так я и думал. Послушай: один мой друг давно уже директором хорошей школы в Йоркшире. Мне кажется, если я потолкую с твоим дядей, он разрешит мне на мою ответственность

рекомендовать тебя туда. После всего, что произошло, это будет нелегкая ответственность, Джек; но я хочу тебе поверить. Надеюсь, ты не заставишь меня об этом пожалеть?

В глазах Джека стал разгораться угрюмый огонь. Не дождавшись ответа, доктор Дженкинс мягко прибавил:

— Видишь ли, дружок, я ведь должен подумать и о других. Если из-за тебя погибнет какой-нибудь малыш и это случится по моей вине, я никогда себе не прощу.

— Зачем же мне поступать в хорошую школу, раз я такой скверный? — прервал Джек. — Хватит с меня хороших людей. Может, найдется на свете кто-нибудь, кого мне уже не испортить! И вообще незачем мне поступать в школу. Лучше я сам начну зарабатывать свой хлеб. У меня достаточно силы, и я... — Он задохнулся, потом с усмешкой прибавил: — Я не стану привередничать. Пойду хоть юнгой на невольничий корабль, если хотите, лишь бы подальше от дяди.

— Не говори глупостей, мальчик, — с мягким укором заметил доктор. — Поразмысли хорошенько, обещай мне, что начнешь новую жизнь, откажешься от прежних привычек, и я...

Он взял Джека за руку, тот в бешенстве вырвался.

— Не буду я ничего обещать. Я сам найду выход.

— Очень жаль, — искренне сказал доктор Дженкинс. — Было бы лучше, если б ты принял мою помощь.

Больше он ничего не успел сказать: возвратились из церкви домашние, и доктором сразу завладела Молли. Она была его лучшим другом во всем Порткэррике; доктор Дженкинс питал к ней ту своеобразную, глубоко серьезную братскую нежность, с какою одинокие холостяки относятся подчас к совсем маленьким и простодушным девочкам.

Джек снова погрузился в обычное угрюмое молчание. За столом его не было слышно. Но когда отпили чай, он вдруг сказал:

— Дядя!

Он так редко первый заговаривал теперь с викарием, что все удивленно на него посмотрели.

— Это решено, что мне нельзя поступить в школу?

Лицо у мистера Реймонда стало суровое.

— Да, решено, и ты сам знаешь, почему. Тебе уже раз было сказано, и довольно об этом.

— Хорошо. Я только хотел знать наверняка.

— Иди приляг, Джек, — робко попросила миссис Реймонд. Ей было не по себе оттого, что такой разговор произошел при докторе Дженкинсе. — Когда Молли ляжет спать, я приду и почитаю тебе.

Джек подошел к кушетке и лег. После болезни он стал на редкость послушным в мелочах.

— Доктор Дженкинс обещал мне почитать, — сказал он небрежно.

Доктор удивленно оглянулся: ничего подобного он не обещал. Джек пристально смотрел на него, и доктор Дженкинс снова подумал, что странно и дико видеть это сдерживаемое напряжение на еще детском лице.

— Не затрудняй доктора, — сказала тетя Сара. — Я сама тебе почитаю.

— Доктор Дженкинс обещал, — повторил Джек.

Лицо его застыло, точно маска, в черных глазах была непреклонная воля. Доктор Дженкинс подошел к кушетке. Он просто не мог не покориться силе, скрытой в этом мальчике.