Джек-Соломинка
Шрифт:
— Что ты шатаешься по дорогам, Джек? — крикнул Бен изо всех сил. Беги домой! Там люди из замка и приезжие йомены сносят ваш дом!
Бен Джонс был хитрый парень, и Джек, не моргнув глазом, ждал, что будет дальше. У Бена, наверное, полная пазуха камней!
— Чего же ты стоишь?! — добавил Бен с досадой. — Посмотри, даже отсюда виден костер у вашего дома! А вокруг целая толпа народа. Беги скорей, там твою мать уже два раза отливали водой.
Бен не шутил и не хитрил. Джек ударил пятками в бока ослика с такой силой, что тот изумленно оглянулся на своего седока. Шагу он, однако, не прибавил, а потрусил прежней рысцой к дому кузнеца.
Джек
Первое, что он увидел, подъехав к дому, была ободранная туша коровы Милли, которую разделывал Генри Тупот, и это привело Джека в ужас, потому что мать скорее дала бы себя разрезать на куски, чем отдала бы резнику корову. Тут же, у дома, на доске, заменяющей стол, стояло деревянное блюдо с жареным барашком и толстыми ломтями нарезанного хлеба. Стол был готов и ждал гостей. Вот почему Джека преследовал запах жареной баранины!
Однако людям, толпившимся вокруг хижины Строу, было, как видно, не до угощения. Джек с трудом протиснулся через ряд жалобно причитающих женщин. Вдруг все ахнули, а в костер из распахнутой двери дома полетел сундучок, на котором сиживала за прялкой старая Джейн Строу. Мальчик вскрикнул и выхватил палку из плетня. За толпой не видно было, кто это хозяйничает в доме кузнеца.
Вслед за сундучком полетел треногий стульчик маленькой Энни. Джек кинулся к дверям. К его удивлению, перед домом, освещаемый пламенем костра, стоял не кто иной, как кузнец Джим Строу.
Таким своего отца Джек еще никогда не видел.
Кузнец, широко расставив ноги и злобно покрикивая, бросал в огонь одну вещь за другой. Джек тронул отца за руку. Тут только он разглядел мать. Джейн Строу ничком лежала в дверях, обхватив ноги мужа, а тот стоял, повернувшись к огню, и казалось, что его большие, широко раскрытые глаза никого и ничего не видят. На сына он тоже не обратил внимания.
— Так, так, — покрикивал он, — давай раздувай, давай раздувай!
Так он командовал у себя в кузне, когда у него особенно ладно спорилась работа.
— Давай раздувай! — заорал он вдруг и, сорвав с себя куртку, широко размахнувшись, швырнул ее в огонь.
Джек тут же палкой выудил куртку из костра, но отец и на это не обратил никакого внимания.
Маленькие Строу, притихшие и испуганные, жались рядом в толпе, а крошка Энни просто разрывалась от плача на руках у Мэри Фоккинг.
Треногий стульчик уже занялся и горел ярким пламенем, но крепкий грабовый, окованный железом сундук даже еще не обуглился на огне. Джек пошел за дом поискать длинную палку с крючком, которой теребят сено.
Что-то переменилось, когда он вернулся к костру.
Две женщины, держа под руки Джейн Строу, смывали с ее лица кровь и грязь.
— Нехорошо, Джейн! — уговаривали ее соседки. — Люди подумают еще, что это муж так избил тебя. Успокойся, голубушка!
Толпа расступилась на две стороны, а в середине стоял кузнец. Все смотрели на него, чего-то ожидая.
— Братья! — сказал он, обводя всех глазами. — Многие из вас знали моего отца, Тома Строу, кузнеца. Что, плохой он был человек или, может быть, нерадивый мастер?
— Славный мастер! — закричали в толпе. — Хороший, добрый мастер и честный человек!
— А деда моего, Джека Строу, может быть, помнит еще кто-нибудь из стариков?
— Я помню, — проталкиваясь в передние ряды, ответил Биль Торнтон.
Нагнувшись, он поднял что-то с земли:
— Вот, добрые люди, я вижу —
Безумное выражение вдруг сбежало с лица Джима Строу. Он задумчиво оглядел толпу и, сделав шаг вперед, низко поклонился на все четыре стороны.
— Добрые люди!.. — начал он и вдруг всхлипнул.
Этого Джек не мог уже перенести. Нестерпимая жалость, как судорога, перехватила ему горло, и, когда отец встретился с ним глазами, он отшатнулся, точно коснувшись огня.
Присев на камень у дороги, он слушал, как стучит кровь в его висках и в каждом пальце руки.
— Добрые люди! — повторил кузнец, беспомощно, как ребенок, складывая руки. — Наш род Строу живет в этом доме около сотни лет. Около сотни лет они живут здесь, как вольные люди, и, однако, слыхал ли кто-нибудь, чтобы я отказался работать в замке, когда меня зовут, — я, или моя жена, или мои дети? А вот сейчас сэру Гью вздумалось строить загородки для овец, потому что скупщики-фламандцы ему напели, что шерсть дает больше дохода, чем земля. У нас в Англии мы еще пока ничего не слыхали об этом… Может быть, это и верно, но вот, видите ли, эта хижина, и эта кузня, и этот садик стали господину нашему поперек дороги, и он прислал четырех человек, чтобы опи мотыгами и заступами снесли все долой. И все это только потому, что когда-то это место числилось за общественным выгоном. А разве мы не имеем права распоряжаться своим имуществом? Разве мы рабы? Виданное ли это дело, добрые люди?
— Нет, нет! — закричали в толпе. — Дом твой он еще может снести, но люди Кента никогда не были рабами!
Кузнец оглянулся, потому что прямо на него, прокладывая дорогу жезлом, шел бейлиф из замка, за ним стражники и толстый йомен, которого никто не знал в этих местах.
— Я давно стою здесь и слушаю твои безумные речи, Джим Строу, обратился бейлиф к кузнецу. — Да, безумные, потому что ты выкрикиваешь первое, что приходит тебе в голову. Ничего твоему дому не сделается, если его перенесут с места на место. Разве в Лондоне не перенесли целую улицу подле Смисфилда? [44] Покажите мне документ, где было бы сказано, что эта земля куплена семьей Строу или получена от господина по дарственной. Вы болтаете, что здесь когда-то был общественный выгон, но это тоже нужно доказать!
44
До XV века крестьянский дом считался движимым имуществом. Случай, о котором говорит бейлиф, — исторический факт.
По толпе пробежал ропот. Кузнец стоял молча, уставясь взглядом в землю. Только пальцы его правой руки непрестанно шевелились. Бейлиф обернулся к подручным, которые шли следом.
— Беритесь за дело! — распорядился он.
И те, подойдя, уперлись ломами в порог двери.
— Стой! — вдруг заорал кузнец. — Ни с места, говорю я вам!
Чтобы успокоить его, Мэри Фоккинг поднесла маленькую Энни к самому его лицу:
— Энни, скажи отцу, чтобы он успокоился! Кто же будет кормить вас, если его засадят в тюрьму?