Джек – таинственный убийца. Большой роман из англо-русской жизни
Шрифт:
– Я вас не понимаю! – отозвался сэр Генри.
– И не надо, дело вернее слов, но прошу вас, чтобы не случилось, не изумляйтесь, а главное не бойтесь, знак Шивы на вашей руке сохранит вас от всех случайностей и бед.
Эти слова были сказаны с такой наивной верой, что даже скептический ум сэра Генри не решился отнестись к ним с насмешкой. Он пожал руку Шакира и проговорил уверенным тоном:
– Я верю в предопределение, – что будет, то будет!
Ночь надвигалась быстро и внезапно, как могут спускаться только тропические ночи. Солнце, за несколько минут ослепительно сверкавшее
В темно-синих небесах зажглись и засверкали миллионы звезд, но не тем трепетным огнем, как у нас на севере, а словно мелкие брызги того яркого солнца, которое только что скрылось за горизонтом. На южном склоне небосвода горел во всей своей красе дивный «Южный Крест», сверкая каким-то дивным, непривычным для северного глаза блеском.
Вдали, на горизонте, то вспыхивая, то исчезая, загорелся яркий, красный огонек. Это был свет Бомбейского маяка, видный слишком на десять миль.
Вдали, на фосфорической светящейся поверхности моря, показалось узкое темное пятно, приближающееся к пароходу.
Раздался оклик. Пароход немного снизил ход, и на палубу по веревочной лестнице взбежал индус громадного роста и атлетического сложения. Это был лоцман.
Пароход входил в Бомбейский залив.
В стране тайн
– Тихий ход! – раздалась команда капитана, появившегося на мостках у румпеля.
Рычаги гигантской машины задвигались тише. Клубы черного дыма, смешанного с паром, повалили из обеих труб. Пароход медленно и плавно вступил в Бомбейскую бухту, далеко врезающуюся в континент.
Переговорив с лоцманом, капитан почти совсем остановил машину и решился бросить якорь перед Бомбеем только после рассвета. Узкий и извилистый фарватер бухты четыре месяца в году представлял серьезную опасность для кораблей такой осадки как «Москва» и потому осторожность капитана была не лишней.
До рассвета оставалось еще больше трех часов, но разумеется никто не спал на пароходе, всех интересовало первое впечатление от Индии, той Индии, о которой каждый столько слышал или читал.
Только одни подневольные пассажиры, запертые по своим каморам, старались заснуть, насколько это позволяла сорокаградусная жара, царившая на второй палубе, несмотря на вентиляцию. Несколько человек заболели дизентерией, способной быстро перейти в холеру, и Момлей всю ночь возился с фельдшерами и доктором в лазарете, где уже недоставало свободных коек.
Казалось, он был рад этому. Начиналась настоящая, давно желанная работа. Там, где и у доктора, и у фельдшеров отнимались руки и не хватало сил, из-за страшной жары и недостатка чистого воздуха, этот бескровный человек, точно весь сотканный из нервов, проявлял столько силы и энергии, что сильно привязавшийся к нему врач частенько повторял:
– Ох, батенька, не горячитесь, надорветесь!
Сэр Генри, давно уже уложивший свой ручной багаж, сидел теперь на палубе в немом созерцании этой дивной, неописуемой южной ночи, этого волшебного хаоса света и тьмы.
Вдруг сэр Генри вздрогнул, он не увидел, а чувствовал, что кто-то сел рядом с ним на скамейку.
Это был Суами Баварата.
– Саиб, простите мою нескромность, – тихо, чуть слышно шепнул индус по-английски, – но мы через два-три часа придем в Бомбей. Если у саиба еще нет собственной квартиры, бенгале Суами Баварата к его услугам.
Предложение было очень неожиданное, но очень заманчивое. Фактория, куда он ехал была в нескольких часах пути от Бомбея, и предложение остановится, хотя бы на короткий срок, в жилище брамина была большой удачей для сэра Генри.
Он согласился.
Индус, казалось, был в восторге от согласия и тотчас сообщил об этом своим товарищам. Они быстро и радостно заговорили на своем наречии.
– В таком случае, саиб, вы можете поручить разгрузку всего вашего багажа моему ученику Шакиру, он все устроит и доставит их на дом, а мы немедленно, как только остановится пароход, направимся на берег; надеюсь, что саибу будет в бенгале не хуже, чем в отеле.
Квитанция от багажа была вручена Шакиру и он с двумя индусами, из числа пассажиров с третьей палубы, переносил ящики поближе к борту.
Кроме предметов крайней необходимости, сэр Генри никак не мог расстаться со своим физическим кабинетом и небольшой походной лабораторией, предполагая, что они могут ему понадобиться в Индии, уложил их в несколько ящиков и взял с собой. Это стоило ему дорого, но зато он теперь был уверен, что ему не придется прерывать свои научные исследования.
По мере того, как приближался рассвет, между пассажирами на пароходе усиливалось лихорадочное движение. Только сер Генри, да старый брамин сидели по-прежнему рядом, и последний кратко, но чрезвычайно ловко знакомил его с современной жизнью Индии.
Пароход все еще продвигался вперед, но чрезвычайно медленно; до берега оставалось не больше версты 26 и ряд береговых огней обнял весь город многотысячной цепью. Подходили к гавани. несколько десятков лодок всех размеров в форме окружили пароход, словно стая птиц, готовящаяся ринуться на добычу.
Словно по волшебству, звезды, сиявшие ослепительно ярко на темно-синем небосклоне, как-то вдруг потускнели, померкли и совершенно неожиданно красный, ослепительный, пылающий диск солнца вынырнул из-за низкого берега, пронзил ночную темноту острыми палящими лучами и словно прыжком двинулся на свободу.
26
1066,8 метра
Яркий день сменил ночь без рассвета, без зари. Он затопил в своих лучах и даль, и окрестность, и живым серебром засверкал, заискрился на тихой поверхности моря.
В ту же секунду, словно по команде, толпы лодочников бросились со всех сторон к пароходу и из-за борта на палубу стали прыгать голые, обожженные солнцем кофейные фигуры индусов. Назойливость их была так велика, что матросам пришлось пустить в дело пинки и швабры.
– Ну, саиб, пора отправляться. Наше солнце не шутит! – заметил старый брамин, перед которым, со знаком величайшего почтения склонялись попавшие на пароход туземцы.