Джек
Шрифт:
– Охотники, что-ли? – рассуждал вслух Павел, – но какого чёрта в это время года?
Тут же раздались ещё два глухих выстрела с небольшой паузой, после чего всё стихло. Марти пытался поднять лай, но указательный палец хозяина, выставленный в его сторону, дал понять, что лучше этого не делать. Марти немного поворчал, но притих, только свесил розовый язык и часто задышал, как будто только что догонял ворону.
– Ладно, поехали домой, мама, наверное, заждалась нас, – дернув рычаг кикстартера, сказал Павел. Юпитер рыкнул на повышенных тонах, но через пару секунд успокоился и принялся равномерно жужжать, будто спрашивая у человека: «Одобряешь? Вижу, что одобряешь!»
– 7-
Когда
Память издевалась над Фёдором, она терзала его мозг, пульсирующий и пытающийся вырваться из черепной коробки. Вновь всплывал силуэт, отбрасывающий тень на деревянную стену охотничьего домика, когда в его открытую дверь хлынул оранжевый солнечный свет. Эту тень создавало висящее на верёвке тело отца. Переброшенный через балку шпагат, скрученный в несколько нитей, был натянут струной. На полу под трупом разбросаны несколько тонких березовых брёвен. Тело медленно поворачивалось на верёвке, как будто не хотело обрести покой в одном положении, осматривая серые бревенчатые стены вокруг себя. Ещё секунда, вторая, третья, четвёртая, лицо уже повернулось в сторону Фёдора и смотрит на него чёрными глазами через узкие надутые щели век. Серое лицо с тонкими полосками фиолетовых губ на нём, которые сейчас откроются и скажут: «Ну что, выродок, смотришь? Сейчас я поговорю с тобой по душам!»
Он помнил это всегда, всю жизнь он представлял эту картину смерти. Запах испражнений, царивший в охотничьем домике, до сих пор преследовал его, но не это было самым ужасным. Он ненавидел отца, каждый день пьющего и избивающего его и мать до крови. Фёдор рано повзрослел, не видя отцовской ласки и заботы.
Он стоял и смотрел на тело, которое завершало осмотр периметра и возвращалось в исходную точку. «Оно не может долго вертеться, ему пора остановиться», – как ни странно, но такие мысли посетили мальчишку, не отрывающего глаз от трупа. «Он тут недавно, но прошло достаточно времени. Он не должен так долго крутиться…», – шоковое состояние удерживало его на месте, парализуя ноги и руки. Попробовав оторвать взгляд от головы трупа, он поднял глаза немного выше, туда, где веревка была переброшена через потолочную балку. Нити самодельной верёвки издавали звук, похожий на скрежет медленно открывающейся двери сарая. Несколько шпагатин были уже порваны и висели кудрями в общем пучке вместе с уцелевшими.
Внезапно скрежет усилился, появилось ещё несколько кудрей, и струна порвалась. Труп с глухим звуком упал на земляной пол, едва не задев Фёдора. Его оцепенение улетучилось за секунду, он отскочил назад мгновенно, как ужаленный, а место, где он только что стоял, заняло серое лицо покойника, почти сливающееся с цветом пола. Казалось, что чёрные глаза следят за мальчишкой: «Куда это ты намылился, выродок? Сейчас я тебя научу жизни!»
Тогда это произошло в первый раз: зелёные штаны с заплатами на коленях поменяли цвет на почти чёрный между ног, мокрая полоса расплывалась вдоль внутреннего шва. На сандалии закапала желтоватая жидкость. Фёдор смотрел на растекающуюся лужу, она приближалась к голове трупа. Вот она уже стала затекать под неё, скоро голова лежала в тёплой луже и смотрела на безнаказанного мальчишку.
Отец исчез рано утром, когда пил до середины ночи, а потом гремел в сарае, пока солнце не взошло. Мать с сыном прислушивались к малейшему шороху всю ночь, боявшись сомкнуть глаза. Такое же утро последних дней мая, яркое белое, почти ядовитое утреннее солнце, как и сегодня, колыхало волны тревоги и страха, дикого одиночества. Фёдор забыл про Стеньку и шёл молча, тупо уставившись в заросшую тропинку, как и тогда, ведущую в заброшенный охотничий домик. Мать трясущимися руками взяла Федьку за голову и посмотрела в его зелено-желтые глаза.
– Сынок, прошу тебя.… Проследи за ним, но будь осторожен! Не попадись ему на глаза.
Несколько минут назад отец тихо вышел из сарая, неся на плече смотанную самодельную веревку из шпагата. В правой руке он сжимал топор, причём, с такой силой, что пальцы были красными с выпирающими белыми костяшками. Быстрыми шагами он дошёл до калитки, открыл её и шагнул на улицу, не оглянувшись.
Фёдор увидел отца, когда тот уже поворачивал в конце проулка. Пробежав двести метров на одном дыхании, он рассчитывал увидеть его за поворотом, но его там уже не было. Дорога шла в сторону леса, она словно коричневый язык какого-то громадного зелёно-синего чудища свисала из его пасти. Он шагнул в неё.
Просека шириной примерно в пять метров уходила всё дальше и дальше в тайгу. По краям тропа граничила с высокими деревьями, простиравшимися вверх и закрывающими свет. Оттаявший валежник уже покрылся первой травой, которая пряталась под тонкой полоской тумана. На дороге никого не было, Фёдор шёл всё дальше и дальше, со страхом поглядывая на деревья. И тут он увидел топор, воткнутый в ствол ели, ветви которой тяжело свисали до самой земли. Тут начиналась еле заметная тропинка, ведущая в сторону от просеки, в самую гущу леса. Сомнений почти не осталось, отец пошёл именно этой дорогой. Фёдор постоял пару минут, вглядываясь в серый туман, собрался с духом и шагнул вперёд. Сладкий запах кандыков и гниющих листьев, грибов и плесени ударил в нос. Тропа уходила всё дальше вглубь леса, к охотничьему домику.
– 8-
Впереди журчал ручей, неся свою чистейшую прохладную воду по каменистому руслу. Небольшие перекаты и водопадики создали целый оркестр, который непрерывно исполнял мелодию колокольчиков и бубенцов. Ручей назывался Заячьим, его так прозвали охотники за одну особенность. Русло в одном месте делало большую петлю, которая почти замыкалась в кольцо, оставляя лишь небольшой проход в несколько метров. Этот зигзаг чем-то напоминал букву «омега», заманивающую в свои сети зайцев. Они заходили в ловушку, привлекаемые сочной травой, но единственный выход часто оставался недосягаем. Хищники знали это место, иногда волк или лисица уже поджидали глупого зайчишку на выходе. Заяц пойдёт в ручей только в случае крайней опасности, поэтому уйти живыми из западни удавалось лишь избранным.
Охотники редко промышляли в этом месте, они считали такой способ недостойным настоящего охотника. Даже если день не принёс удачи и для какого-то успокоения души одинокий стрелок заглянет к ручью и подстрелит зайчишку, то он прячет его в мешок на самое дно. Если любопытный встречный увидит единственного зайца, то сразу догадается, что он добыт на ручье, что не вызывало никакого восхищения и гордости. Как раз туда и вёл Фёдор Стеньку, чтобы дать ему понюхать пороху. В это время года русло становилось шире обычного, вся тайга отдавала свою воду ручью, а он принимал её с благодарностью, перекатывая через скользкие камни бурный пенящийся поток.