Дженни. Томасина. Ослиное чудо
Шрифт:
— Ладно, сейчас увидим, — сказал он, тяжёлыми шагами добрёл до площадки и постучал в дверь. Ответа не было. Он подождал и тихо вошёл.
— Господи… — сказал он.
Слепой сидел лицом к двери. Голова у него не упала, он как будто прислушивался, ждал шагов, когда явилась смерть.
Макдьюи рванулся к нему, припал ухом к груди, схватил руку. Сердце не билось и пульса не было, хотя рука ещё не остыла.
— Всё, — сказал ветеринар.
Священник кивнул.
— Да, да… Я знал… — проговорил он.
— Я же спас его глаза! — крикнул Макдьюи. — Где твой Бог?
И
— Не смей! — воскликнул он. — Будь она проклята, твоя наглость!
— Проклинать вы горазды! — не уступил Макдьюи. — А ты мне ответь!
— Он — Бог, а не твой слуга! — кричал Энгус Педди, наверное, впервые в жизни. — Ты что, хочешь, чтобы Он тебе льстил? Восхищался твоей работой?
— Нет, ты скажи, — орал Макдьюи, — за что вот этому благодарить твоего Бога?
Они препирались прямо над мёртвым телом, а старый нищий словно судил их гнев, и прощал его как истинно человеческую слабость.
Священник первым пришёл в себя.
— Таммас стар, — сказал он. — Он умер мирно. Он умер надеясь. — Отец Энгус поднял голову, и его кроткие глаза глядели так виновато, что друг его вздрогнул. — А ты прости меня, Эндрью.
— Да и я хорош, — сказал Макдьюи. — Разорался над мертвецом, обидел тебя…
— Нет, не меня! — живо откликнулся отец Энгус. — Я не то имел в виду. Ну что ж, мы оба перенервничали, хотя я-то ещё на лестнице знал.
С необычайной, нежной осторожностью он закрыл слепому глаза и накинул ему на голову плед. Вдруг он почувствовал, что ещё что-то неладно.
— Мэри сидела в приёмной, — сказал он. — Вроде, кошка у неё заболела. Что там было потом?
Макдьюи с поразительной четкостью увидел всё, о чем начисто забыл. Он даже ощутил сладкий запах эфира и услышал, как беспомощно колотят в дверь маленькие кулаки.
— Пришлось усыпить, — сказал он. — Видимо, менингиальная инфекция. Так верней. Всё равно бы не выжила.
Мирное лицо Энгуса Педди стало и растерянным, и суровым.
— Господи, — проговорил он. — Господи милостивый!..
9
Похоронная процессия двигалась через город к лесу. Прямо за гробом — большой коробкой, обитой изнутри атласом, — шла Мэри Руа, а в гробу на подстилке из вереска лежала, свернувшись как живая, сама Томасина. Её накрыли вместо флага куском пледа.
Мэри Руа, вся в трауре, опиралась на руку Хьюги, который оделся для этого случая просто на славу. Он извлёк из нафталина костюм, предназначенный для встречи царствующих особ, и белоснежное жабо сверкало в вырезе бархатного чёрного жилета, украшенного серебряными пуговицами с фамильным гербом. На рукаве красовалась полоска настоящих брабантских кружев; не забыл он и белых перчаток, и кинжала, и кожаной сумки, отороченной мехом.
Мэри Руа была в чёрной шали миссис Маккензи. Шаль была ей велика, она обмоталась ею и стала похожа на мусульманку. Хьюги стащил у матери бабушкину лиловую вуаль, которыми дамы привязывали некогда шляпку, отправляясь кататься в автомобиле, и теперь рыжие
В городе на процессию не обратили особого внимания — чего только нынешние дети не выдумают! Один близорукий старичок обнажил голову, несколько человек улыбнулись, и всё.
Место захоронения выбрал Джорди. Оно понравилось ему ещё тогда, когда он носил лягушку к Рыжей Ведьме. Он и вёл шествие, шагая перед гробом, и, пройдя по лесу до огромного дуба, под которым, наверное, спал когда-то сам Роб Рой, свернул с дороги. Пройдя ярдов тридцать по пологому склону лощины, они услышали шум воды и остановились. Ручеёк вторил волынке. Из-за деревьев сверкнуло солнце и заиграло на пуговицах и цепочке Хьюги Стерлинга.
Полоумная Лори, собиравшая неподалёку травы и грибы, увидела сверканье, услышала странную музыку и насторожилась. На ней была зелёная шаль, которую она сама соткала, волосы её были подвязаны зелёной тряпочкой, на руке висела лёгкая корзинка, в которой лежали лопатка и ножик.
Сначала она подумала, что это феи, — она верила в фей, и в гномов, и в ангелов и часто с ними беседовала. Сквозь деревья виднелись яркие пятна, бархат, кружева, а музыка просто сердце разрывала. Но туг она услышала властный голос:
— Могильщик, делай своё дело!
Через некоторое время тот же голос сказал:
— Возвратись в землю, ибо ты… гм… прах и в прах вернёшься. Аминь. — И через несколько секунд: — Надо бы что-нибудь спеть…
Никто не взял Псалтири, и никто не помнил слов. Одна девочка издала носовой звук, но испуганно умолкла. Положение спас Джорди, по молодости лет ещё не обременённый обрядоверием: «Бонни-Бонни-Бонни!..» — браво запел он. Все с облегчением подхватили. Рыжая Ведьма внимательно слушала.
Потом Хьюги откашлялся и начал:
— Братья и сестры во Христе! Мы собрались, чтобы предать земле прах безвременно погибшей Томасины. Покойница — любимое детище всем нам известной Мэри Руа. Она была хорошей кошкой, я бы сказал — одной из лучших кошек. Те, кто знал её близко, гордились её дружбой и не забудут её никогда. Кто-то зааплодировал, но Хьюги дал знак, что ещё рано.
— Она не творила зла, не царапалась и не кусалась. Если она ловила мышку, она приносила её Мэри Руа. Она всё время мылась. Мурлыкала она громче всех, вообще — хорошая была кошка. Останки её — перед нами, но душа её вознеслась на небо, и сидит там одесную Отца, и будет ждать Мэри Руа, чтобы не расставаться с ней во веки веков. Аминь.
Слово это ясно показывало, что теперь речь окончена. Дети захлопали и закричали. Хьюги скромно поклонился и добавил:
— А теперь Мэри Руа бросит первую горсть земли. Но Мэри задрожала и воскликнула:
— Нет! Не могу! Я хочу домой!
По правде, и Хьюги хотел домой. Кроме того, он заметил слёзы в глазах у дамы и рыцарственно сказал:
— Хорошо. Не бросай. — И повторил: — Могильщик, делай своё дело.
Могильщик тоже хотел домой. Хьюги нарвал цветов, рассыпал их по свежей могиле и приказал Джеми: