Дженни. Томасина. Ослиное чудо
Шрифт:
Наш лесной храм — странное место. Люди сюда не ходят. Пастухи и фермеры вынимают зверей из ловушек, кладут под дубом и звонят в серебряный Колокол Милосердия. Лори выходит из храма и берёт зверя.
Кажется, люди боятся Лори, и правильно делают — она ведь жрица истинной богини. На стук она не выйдет, и на крик не выйдет, только на звон Колокола, напоминающий мне звон кимвалов в моём прежнем храме. Вулли (он хоть и простой кот, но умный) рассказал мне, что Лори нашла Колокол в лесу. Прежде он принадлежал разбойнику Роб Рою и предупреждал его, если поблизости была королевская
За храмом каменное строение. Многих черепиц на его крыше не хватает, и Макмёрдок водил меня туда заглянуть внутрь. Мы видели, как Лори ухаживает за своими больными. Там у неё кролик, землеройка, полевые мыши, птенец, выпавший из гнезда, и горностай с раненой лапкой. Есть и пустые клетки, но Мак сказал мне, что иногда полны они все.
Да, теперь он для меня — Мак, и Вулли дружит со мной, и даже Доркас, большая барыня, даёт мне иногда вылизать котят. О своём божественном происхождении я с ними не говорю, но сама о нём помню и ещё явлю мою силу.
Жрица любит меня, гладит, чешет за ухом, поёт мне песни. Голос у неё нежен и чист, как флейты в моём храме, и, закрыв глаза, я переношусь мыслью в прошлое. Словом, живётся мне неплохо. Еды много, только ловить никого не разрешают, Лори не даёт трогать живые создания.
Все шло хорошо, жаловаться было не на что, пока к нам не явился Рыжебородый.
12
— Надо бы мне с ней потолковать… — сказал отец Энгус, семеня по улице рядом со своим другом. — Не нравится мне, что она с тобой не разговаривает… какая бы туг ни была причина.
— Причина! Да нет никакой причины, — сердито отвечал Макдьюи. — Упрямство одно. Она ведь упрямая, как… ну как я, если хочешь.
— Ты ей других животных предлагал?
— Ещё бы! Принёс ей кошку, сиамскую, породистую, лучше некуда. А она закричала, убежала, уткнулась миссис Маккензи в передник. Кричала, пока я не унёс кошку обратно. Соседи думали, наверное, что я секу свою дочь. Оно бы и не вредно…
— Розгой любви не добьёшься, — сказал Энгус Педди.
Макдьюи невесело кивнул. Он знал это сам; знал он ещё, что соседи говорят так: если ветеринар не пожалел собственную кошку, животных к нему носить опасно. Слухи эти дошли до самых дальних ферм, где его раньше если не любили, то хотя бы уважали. За последние две недели к нему не пришёл ни один фермер.
— Не знаю… не знаю… никак не пойму… — размышлял он вслух, словно Педди не шёл рядом с ним. — Я бы и рад оживить эту кошку. Но принеси она её сейчас, я бы её снова усыпил!
— Без Томасины ей очень одиноко, — сказал священник.
— Да что мне делать? — сердито спросил Макдьюи. — Я всё ждал, что ей надоест, но она упёрлась, как каменная. Смотрит сквозь меня.
Энгус Педди не любил откладывать.
— Пойду поговорю, — сказал он. — Может, что и выйдет. Они дошли до конца улицы и Макдьюи нырнул в свою лечебницу, бросив на прощанье:
— Не выйдет ничего.
А священник подошёл к соседнему дому и увидел на ступеньках крыльца Мэри Руа. Он положил на скамью шляпу и зонтик и сел рядом с ней, думая, с чего бы начать.
— Да… — сказал он наконец и вздохнул. — Моросит и моросит… может, пойдём ко мне, поиграем с Цесси?
Она взглянула на него торжественно и отрешённо и молча покачала головой.
Он тоже взглянул на неё, и сердце его сжалось. Маленькая, некрасивая рыжая девочка сидела на каменной ступеньке, без куклы, без подруги, без кошки. Он знал своё дело и сразу определил чутьём то тяжкое горе, которое до сих пор встречал только у взрослых. Так врач определяет смертельную болезнь по воздуху в комнате.
— Мэри Руа, — мягко и серьёзно сказал он, — ты очень горюешь по Томасине.
Глаза её стали злыми, она отвела взгляд, но священник продолжал:
— Я её помню, прямо вижу, как будто она с нами, тут. Смотри, не напутаю ли я. Если что не так, скажешь.
Мэри Руа неохотно взглянула на него, но и такой знак внимания его ободрил.
— Она вот такой длины. — Он развёл руки в стороны. — Такой вышины, такой толщины. Цветом она как медовый пряник, полоски — как имбирный, а на груди у неё манишка, белая, треугольником. — И он очертил пальцем треугольник в воздухе.
Мэри Руа покачала головой.
— Кружочком, — сказала она.
Священник кивнул.
— А, верно, кружочком. И три лапки — белые…
— Четыре.
— И белый кончик хвоста.
— Там только пятнышко.
— Да, — продолжал Педди. — Голова у неё красивая, круглая, ушки маленькие, но для неё великоваты. Они острые, стоят прямо, и от этого кажется, что она всегда настороже.
Мэри Руа смотрела на него и жадно слушала. Злоба из глаз её ушла. Щёки порозовели.
— Теперь — нос. Как сейчас помню: такого самого цвета, как черепица на церковной крыше. Но с чёрным пятнышком.
— С двумя! — поправила Мэри Руа, показала два пальца, и на щеках у неё появились ямочки.
— Да, правильно, — согласился Педди. — Второе — пониже первого, но его трудно разглядеть. Теперь — глаза. Ты помнишь её глаза, Мэри Руа?
Она кивнула.
— Глаза у неё лучше всего, — продолжал он. — Изумруды в золотой оправе. А язычок самого красивого розового цвета, точь-в-точь мои полиантовые розы, когда они только что раскрылись. Как-то, помню, она сидела напротив тебя, за столом, с белым слюнявчиком, и вдруг смотрю — у неё торчит изо рта лепесток. Вот, думаю, розу съела!
Мэри Руа засмеялась так, что миссис Маккензи выглянула в дверь.
— А она не ела! — кричала Мэри Руа. — Она язык высунула!
Педди кивнул.
— Кстати сказать, как она сидела за столом! — продолжал он. — Истинная леди. Не начнёт лакать, пока не разрешат. А когда ты давала ей печенье, она его три раза трогала носиком.
— Она больше всего любила с тмином, — сообщила Мэри Руа. — А почему она их трогала?
— Кто её знает! — задумался священник. — Может быть, она их нюхала, но это невежливо, так за столом не делают… Скорее всего она как бы говорила: «Это мне? Ах, не надо! Ну, если ты очень просишь…»