Дженнифер и Ники
Шрифт:
Она оглядела круг голых людей и увидела Алэна, сидевшего, скрестив ноги, и что-то шептавшего на ухо Ники. Остальные четыре человека были примерно ее возраста: трое мужчин и девушка, которую, как она узнала, звали Николь. От выгоревших глаз Николь ей сделалось не по себе.
— Доброе утро, — нервно проговорила она.
Присутствие в комнате Алэна и Ники придало ей уверенности.
— Начинай, Дженнифер, — сказал Алэн, — просто начинай говорить.
Возможно, из-за раннего часа, но у них был неумолимый вид судей, уже принявших решение и не собирающихся его менять, что бы
— Думаю, вам известно, — начала она, обращаясь к ним, что я прошла курс Виды Ланкастер. В течение одних выходных я предлагала себя всякому мужчине, который оказывался рядом. Мне двадцать пять лет, и я делаю успехи. Не относитесь ко мне строго.
— Как насчет любви? — спросила Ники.
— Разумеется, я люблю Алэна. Иначе я не была бы здесь. — Дженнифер отвечала быстро, уверенно. Она вызывающе глядела на присутствующих. Она подняла подбородок, показывая свою изящную шею. Пусть говорят о любви: это ее тема.
— Но вы еще хотите получить разрешение фотографировать нас, счастливых детей Пэра Мити, — в голосе Николь прозвучал сарказм.
— Это мой способ познавать мир. Камера — продолжение меня, можно сказать, сексуальный орган.
— Мне кажется, это твой способ прятаться от мира, Дженнифер, — сказала Ники.
Ах, Ники… было так много вещей, которые она не могла сказать этой маленькой экстравагантной женщине. Она отвернулась.
Впоследствии Дженнифер думала, что участие в группе «О» было, пожалуй, единственным важным эпизодом в ее жизни. Эти шесть человек знали ее лучше, чем она сама знала себя. Если она говорила: «Я не могу это сделать» — ей показывали, как надо сделать.
Первым барьером была демонстрация.
Они проговорили все утро, прервавшись для завтрака, а потом Алэн, как главный в группе, объявил первое упражнение этой недели, которую они должны были провести вместе. Многим это покажется трудным, но это лишь первый шаг за черту.
Демонстрация. Публичный показ своего тела. Это просто было не для нее, вот почему она опустила юбку в зеркальной комнате Джона Гамильтона, вот почему так глубоко потрясла ее встреча с Алэном, когда она предстала перед ним обнаженная с завязанными глазами, вот почему, несмотря на красоту, она чувствовала себя неловко перед камерой. Поэтому она предпочла — возможно Ники была права — спрятаться за объектив.
Конечно, Алэн знал это. Она заметила в его ответном взгляде озорную искорку. Говоря, он выглядел почти хулиганисто, этакий сексуальный Гекльберри Финн.
— Сегодня утром мы говорили о себе и о том, как мы, каждый по-своему, пытались освободиться от условностей. Программы, в которых мы участвовали, семинары, конференции. О нашем опыте в любви, в сексе. Мы говорили и говорили, и сказали достаточно. Слова не помогут нам найти путь к себе. Или друг к другу.
Теперь нам предстоит всем вместе приложить усилия, чтобы освободиться от тех представлений о сексуальности, которые у нас сформированы. Это будет болезненно, подчас опасно, потому что некоторые упражнения связаны с нанесением телесных повреждений. Правила просты: вы можете уйти в любой момент, но больше вы сюда не вернетесь.
Он поглядел в лицо каждому из присутствующих, чтобы убедиться, что его поняли.
— Вы говорили о себе, — продолжал он, — это просто. Теперь вам предстоит показать Свою плоть. Кто хочет быть первым?
Дженнифер огляделась вокруг, чтобы отыскать на лицах следы такого же беспокойства, какое испытывала она сама. Николь ловко закалывала волосы, точно готовясь к тяжелой работе. Мужчины были невозмутимы. Всем им перевалило за тридцать, и никто не отличался особенной привлекательностью. Один походил на мелкого хулигана или безработного актера. Его волосы рано поседели и были зачесаны назад с обоих висков, наподобие крыльев. Дженнифер чувствовала, что его тело поведает ей больше, чем он сам рассказал за это утро, что его зовут Монте.
— Может быть, ты, Дженнифер? — спросил Алэн.
— Что я должна сделать?
— Представиться каждому в этой комнате без единого слова. Используя лишь язык тела и сексуальности.
— Насколько откровенной должна я быть?
— Насколько сможешь.
— Как долго?
— Сколько хочешь.
Она подумала: «Это как раз то, чего я боюсь», но не сказала ни слова. Он ясно дал ей понять, что она должна заслужить его, что в группе между ними ничего нет.
Она сглотнула и подумала, не попросить ли повязку на глаза.
Она быстро прикинула свои возможности. Было, кажется, только две ситуации, в которых она могла преодолеть свою парализующую застенчивость и совершенно свободно показать себя. Когда она занималась любовью с кем-то особенно близким и когда ее глаза были завязаны.
Она крепко зажмурила глаза. Стало легче. Она могла вообразить, что на нее никто не смотрит. Она могла обдумать свои действия.
— Дженнифер? Ты все еще с нами?
Дженнифер открыла глаза. Ей было некуда спрятаться. Они все смотрели на нее выжидающе или насмешливо, как Николь. У нее в руках не было камеры, чтобы отгородиться от них. Она была в центре всеобщего внимания.
Человек по имени Монте облизал губы, и она заметила, что они у него искусаны. Она продемонстрирует себя ему и проигнорирует остальных, Именно ему она подарит свои подарки.
Но прежде всего она встала перед ним на колени и нагнулась, чтобы дать ему почувствовать всю силу своих голубых глаз и всю женственность, сокрытую за ними. Его темные зрачки были жестки и требовательны, он смотрел на нее спокойным взором дрессировщика зверей. Она прочла на его лице равнодушие к женщинам и способность устоять перед обезоруживающим влиянием красоты, подобной красоте Дженнифер, но прочла это слишком поздно.
Она целовала его, касаясь губами изодранной кожи, просто впиваясь в его губы, чтобы привлечь к себе внимание.
Сев на колени, она скрестила руки и стала стягивать через голову свитер. Этим движением она обнажила грудь, розовые ягодки сосков подрагивали перед лицом Монте, и он почти ощущал во рту их вкус.
Женщины любили Монте, потому что могли увидеть собственное отражение в каждом уголке его тела. И все же он презирал их. Он презирал откровенность Дженнифер, и она чувствовала это.