Джентельмен с Медвежьей речки
Шрифт:
– Кажется, это все-таки не мой конь,– проговорил он.
– Что же ты остановился? Скорей кидай лассо! – загремел я, положив правую руку на кольт.
– По твоим словам выходит, хозяин – ты. А я говорю – конь мой. Значит, один из нас брехун и конокрад, и сейчас мы выясним, кто именно. Живо действуй, пока я не раскрасил тебя в свинцовый горошек!
Джейк посмотрел на меня, перевел взгляд на капитана Кидда и весь стал цвета молодой травы. Какое-то время они с моим кольтом молча смотрели друг на друга, но в моей пушке чувствовалось больше самообладания. Наконец парень обреченно двинулся. к Капитану Кидду, пряча веревку за спиной и вытянув вперед свободную руку.
– Тпрр-ру-у, малыш, – голос его дрожал. – Тпр-ру, старина, славный добрый коняшка. О-о-ой! – Он испустил отчаянный вопль, ибо Капитан, клацнув зубами, зажевал солидный кусок его шкуры. Джейк показал коню спину и только наладился дать стрекача, как тот, презрительно отвернувшись, припечатал Джейку копытами пониже спины. Снова раздался душераздирающий вопль, который не утихал, гюка Джейк не перелетел за ограду. Прервался он в лошадиной поилке. Потрясая жиденьким кулачком, парень поднялся в корыте, обильно источая воду, кровь и богохульства. Он заревел:
– Проклятый убийца! Ты мне за все заплатишь!
– Не имею привычки разговаривать с конокрадами, – небрежно парировал я, подобрал сумки и важно прошествовал сквозь безмолвную толпу. Дружки Джейка поспешно расступились, а кто не успел вовремя подобрать копыта, поостереглись высказывать претензии вслух.
Я отнес сумки Блинку в номер и, думая его развеселить, рассказал о случае с Джейком. Только Блинк еще пуще разволновался.
– Тот парень – из людей Гаррисона! – вымолвил он непослушными губами.– Джейк хотел отобрать у тебя коня – обычный их прием. Честные граждане не осмеливаются лезть на рожон, и теперь он тебя засек. Что думаешь делать?
– Действовать! Время, реки и Элкинсы не сидят на месте! – И я стал перекладывать мешочки с золотом в свои седельные сумки. – Если этот бледноусый койот нарывается на неприятности, он их получит охапками. За золото не беспокойся – в моих сумках оно в полной безопасности. Считай, что оно уже в дилижансе и катит прямиком к Вапетону. А к полуночи я вернусь вместе с преподобным Рембрандтом, и он соединит тебя со своей племянницей.
– Ради Бога, не ори так! – взмолился Блинк. – Лагерь напичкан шпионами. Что, если кто-нибудь сейчас нас подслушивает?
– Я и так говорю шепотом, – раздраженно ответил я.
– Ну да, этот бычий рев, может, и сойдет за шепот где-нибудь в горах у Медвежьей речки, – он нервно вытер рукавом пот со лба, – но, бьюсь об заклад, его слышали и на окраине поселка.
У меня всегда вызывает жалость вид перепуганного насмерть мужчины. Мы пожали друг другу руки, и он, словно простой водой, принялся усердно гасить свои страхи виски, а я, перекинув сумки через плечо, спустился в салун. Когда я проходил мимо бармена, тот сделал мне знак и, перегнувшись через стойку, зашептал:
– Берегись Джейка Роумэна! Он зашел минуту назад, и убрался как раз перед тобой. Похоже, снова ищет неприятностей на свою голову: никогда, говорит, не забудет, что сотворил с ним твой конь.
– Да уж конечно, – согласился я. – Будет вспоминать всякий раз, как захочет сесть. А сесть этому бандиту когда-нибудь придется!
Вышел я из салуна, а вокруг загона уже с полсотни зевак. Я невозмутимо направился прямо к Капитану, по-прежнему как ни в чем не бывало жевавшему свое сено. Один из парней увидел меня, да как завопит:
– Смотрите, парни, а вот и сам великан пожаловал. Сейчас будет седлать своего людоеда. Эй, Билл! Кликни ребят из салуна!
Тут из всех салунов повалил народ. Загон окружили плотным кольцом, и я слышу – в толпе уже делают ставки: удастся мне накинуть седло на Капитана Кидда, или он выкинет меня из загона, как давеча Джейка. Старатели, должно быть, подобрались все чокнутые – могли бы, сообразить, что уж своего-то коня я всяко оседлаю.
Так вот. Оседлал я Капитана Кидда, привязал сумки и взобрался, ему на спину. Ой попрыгал немного – обычная манера, когда я его седлаю, но все в рамках приличий. Только старатели при этом вопили ни хуже шайки индейцев. Тут Капитан случайно задел копытом за ограду и повалил е„ от столба до столба вместе с дюжиной зрителей на верхней перекладине, а те орали, так, будто и вправду что-то случилось. Надо вам сказать, мы с Капитаном, не пользуемся воротами. Мы предпочитаем по возможности сокращать расстояния и потому преодолеваем препятствия в прыжке. Но старатели – народ слабосильный. Выезжая из лагеря, я видел, как толпа несла упавших к поилкам и макала их в воду, чтобы привести в чувство, – опять Капитан не удержался и кое-кого потоптал походя.
Мы выехали из Тетон Галча на юг по ложбине между холмами. Очень скоро перед нами встал сумрачный лес с огромными деревьями. Там я без особого труда отыскал старую индейскую тропу, о которой мне говорил Блинк. Судя по всему, ею пользовались крайне редко: на всем пути так никого и не встретил. Я предполагал попасть к ущелью Чертов Ветер, по крайней мере за час до заката, чтобы действовать наверняка – ведь Блинк говорил, что дилижанс проезжает ущелье на закате.
«Скорее всего, – рассуждал я, – преподобного Рембрандта тоже придется грузить на Капитана, но мой конь вывезет и двоих, да еще обставит при этом любого скакуна в Неваде. А значит, я вернусь в Тетон около полуночи или чуть позже».
Отмахав несколько миль, я выехал к долину Апачей – узкому ущелью, по дну которого, зажатая между крутых скалистых берегов, ревела, и пенилась буйная река. Стара тропа обрывалась у края, где ширина каньона едва достигала семидесяти футов. Кто-то подрубил огромную сосну, и та, упав над ущельем, образовала пешеходный мостик, по которому можно было переправиться на ту сторону. Много лет назад по этим местам прокатилась золотая лихорадка, и у каньона Апачей вырос большой лагерь. Только теперь здесь веял ветер запустения, и вокруг не было ни единой живой души.
Я св„рнул на восток и, проехав с полмили по краю обрыва, набрел на старую, почти совсем заросшую дорогу. Через лощину она спускалась к мосту на дне каньона, построенному еще во времена золотой лихорадки. Большинство бревен унесло в половодье, но оставшихся вполне хватило, чтобы, перевести по ним лошадь. Так и сделал. После этого по другой лощине мы выехали наверх.
Не успел одолеть и трехсот ярдов, как услышал за своей спиной чей-то окрик. Я обернулся на голос с кольтами наготове. Из зарослей кустарника показался высокого роста джентльмен в длиннополой сутане и шляпе с широкими полями.