Джентльмен-капитан
Шрифт:
Гленраннох свёл знакомство и с моим отцом. Они были ровесниками. Отец тогда собирался участвовать в своём первом походе с катастрофической экспедицией на Кадис. Он был славным человеком, сказал Гленраннох: твёрдым и надёжным, не таким сумасбродным во всех своих начинаниях, как дед, — человеком, предпочитавшим шпаге книгу и сонет.
А моя мать? — спросил я тогда. Да, ответил генерал, его и впрямь представили женщине, захватившей сердце моего отца: леди Энн Лонгхерст, одной из множества дочерей вдовствующей леди Торнавон. Я попросил описать, какой она была в те дни, но Гленраннох сказал лишь, что она служила образцом совершенства при дворе, сочетая в себе ум и красоту, приводившие
— Ваш отец отсутствовал несколько месяцев. Кроме него у меня мало было друзей в Уайтхолле, за сотни миль отсюда, от моего дома. Ваша матушка была… она была добра. Полна сочувствия. Не поймите меня превратно, Мэтью, — осторожно произнёс он. — Ничего, противного заповедям, между нами не произошло. Но если в судный день, когда отзвучит последняя труба, и мёртвые поднимутся лицом на восток… — Он умолк, закрыв глаза. — Если в этот день архангелы попросят меня назвать одного человека на земле, кому принадлежат моё доверие и моя любовь, я назову имя вашей матери.
Потом всё изменилось, сказал он. Мой отец вернулся с войны и женился на моей матери. Но та короткая и безнадёжная кампания, фиаско в Кадисе, изменила тогдашнего лорда Колдекота, моего отца. Он вдоволь насмотрелся, как хорошие люди гибнут, а дуралеи в правительстве требуют продолжения войны, потому дал обет никогда больше не брать в руки оружия. Матушка, уже тогда верившая, что те, кто сражается и умирает за короля, навеки возносятся во славе, находила эти новые взгляды странными и отталкивающими, и на время, по словам Гленранноха, между ними даже возникло отчуждение.
Между тем, новый король, Карл Стюарт, бывший лишь немногим старше моего отца и Гленранноха, тоже женился — на французской принцессе Генриетте Марии. В те дни их союз был таким же холодным и ненадёжным: Карл всё ещё пылал излишним восторгом — а может, и не только — к последнему фавориту своего отца и собственному лучшему другу, герцогу Бекингему.
— Человеку свойственно ошибаться, Мэтью Квинтон, и я ошибся сильнее других. Молодая королева была напугана и одинока в чужой стране. Я хорошо знал это чувство. На время мы стали с ней близки. Но при дворе невозможно сохранить что–либо в секрете. Всюду есть глаза и уши, а также рты, неспособные оставаться закрытыми, и вскоре королю поведали о нашей дружбе. Мне запретили появляться при дворе. Многие вступились за меня, ваши дед и мать среди первых: их слово много значило для короля в те дни. Но бесполезно. — Он, наконец, повернулся ко мне. — Вся Европа воевала, Мэтью. У меня были рекомендации Бекингема, позволявшие получить должность в любой армии на выбор, а за время работы с ним я понял, что одарён в военном деле. Следующей весной я уже был новоиспечённым капитаном в Рейнланде, и моё будущее было предрешено. Вскоре Бекингем пал от ножа убийцы, и я подчинялся теперь только голландцам и немцам, платившим, чтобы я убивал для них. Я не встречался с вашей матерью с тех давних времён. Я часто думаю, что если бы судьба повернулась иначе, я легко мог бы оказаться…
На этих словах генерал умолк. Когда мы направились обратно к лошадям и ожидающим нас всадникам, он не произнес больше ни слова. Леблан развалился в седле с видом невыразимой скуки. Шимич, хорват–гигант, слушал доклад горца, сидящего верхом на гарроне. Мы почти дошли до них, когда Гленраннох повернулся ко мне. Его глаза, всегда холодные и невозмутимые, вдруг засияли жизнью и эмоциями.
— Мэтью, — сказал он, и в его голосе слышалась мольба, — ради всего, что связывало меня с теми, кого вы любите, и кто любил вас, я снова прошу, доверьтесь мне. Я вам не враг.
Ему нужен
Мы отправились обратно к «Юпитеру». Нас было всего четверо: двое Кэмпбеллов, что сопровождали нас, остались позади. Я был угрюм, проигрывая в голове слова генерала и примеряя их к тому, что знал — или думал, что знал. Гленраннох тоже, казалось, был поглощён собственными мыслями. Леблан замыкал процессию, лениво изучая суровую страну вокруг. Хорват Шимич ехал чуть впереди.
Мы проезжали узким ущельем, когда Леблан поравнялся со мной и склонился к моему уху.
— Нас преследуют, капитан, — сказал он очень тихо. — Пять человек, может быть, шесть. Думаю, кто–то из них обошёл нас справа…
В этот момент Гленраннох крикнул:
— Шимич, почему мы едем этим путём? Нам лучше было выбрать дорогу на Килверран…
Хорват обернулся. В руке он держал кинжал. Не произнеся ни слова, он замахнулся и метнул его в генерала.
Конь Гленранноха встал на дыбы, и это спасло генерала, клинок вошёл в его левое плечо. Я резко развернулся, поравнялся с ним и схватил его лошадь за поводья, он взялся за кинжал правой рукой и выдернул его из раны.
— Царапина, не больше, — сказал он. — Внимание на фланг!
Три человека стремительно спускались по склону ущелья. Они были вооружены дирками, смертоносными короткими мечами горцев. Двое других, верхом и с клейморами, двуручными шотландскими мечами, возникли в ущелье позади нас. Шимич впереди тоже обнажил меч. «Им куда проще было бы прикончить нас из мушкетов», — подумал я, хотя, конечно, грохот выстрелов в минуту собрал бы здесь половину войска Кэмпбелла. Предателю Шимичу и его людям нужно прикончить нас быстро и тихо. Я обнажил собственный клинок, палаш, послуживший моему отцу при Нейзби. Окровавленными пальцами Гленраннох сжимал шпагу. Два клинка против шести…
Тут Леблан запустил руку в свой огромный ранец и, вытащив великолепно инкрустированную рапиру, широко мне ухмыльнулся. Затем он повернулся навстречу двум всадникам позади нас и с диким смехом взмахнул клинком.
Я повернулся к тем, что катились вниз по крутой насыпи, и атаковал их, пока они не успели достичь дна ущелья. В тесном пространстве им ничего не оставалось, как отпрыгнуть в сторону, чтобы не попасть под копыта моего коня, но теперь они могли атаковать, а мой Росинант не спешил развернуться в таком узком месте. Я ударил сверху вниз, целясь в плечо, но пронзил лишь пустоту. Тут один из нападавших схватился слева за поводья и попытался стащить меня с седла, но я саданул его локтем в нос. Тот, что справа, ткнул в меня мечом, но он опасался свистящего палаша в моей правой руке и промахнулся. Теперь я уже полностью развернул коня и снова нанёс удар. Он увернулся от моего клинка и отбежал назад, чтобы присоединиться к своему напарнику. Они нападут вдвоём на мой слабый бок.
Краем глаза я заметил, что Гленраннох спешился. Он силился не опустить шпагу, а кровь всё текла из его левого плеча. Его соперник держал по дирку в каждой руке и кружил, выжидая момент, выжидая, пока рана ослабит генерала. Слева я видел Леблана, ведущего кавалерийскую атаку в миниатюре, его рапира и конь двигались в унисон. Только человек, рождённый для седла и шпаги, мог так сражаться.
Тут мои оппоненты снова напали, подскочив слева. Не было ни места, ни времени, чтобы развернуться. Я ощутил, как дирк вонзился в холку коня подо мной, всего в дюйме от моего бедра. Второй противник ткнул лошадь в шею, но та увернулась, от боли встав на дыбы. Враги отступили, готовясь к последней атаке. Затем снова напали.