Джентльмен-капитан
Шрифт:
Мы достигли уступа на крутом подъёме, и я натянул поводья, чтобы полюбоваться бескрайней и пустынной красотой этой земли. Гленраннох остановился рядом.
— Итак, капитан Квинтон, — сказал он запросто, — как я понимаю, лейтенанта с «Ройал Мартира» убили?
Его осведомлённость не стала сюрпризом. Это была его земля — всё кругом, чего касался взгляд — и мало из того, что происходило здесь, оставалось ему неведомо. Может быть, ему сообщил юный Макферран. Я рассказал генералу, как было найдено тело Уоррендера. Он поинтересовался, подозреваю ли я кого–то в этом убийстве, и я дал неопределённый ответ. Не стоило делиться своими мыслями с этим человеком.
Мы ещё немного проехали вверх по склону, как вдруг он неожиданно сказал:
— Я не враг вам, Мэтью.
Его
— Мне пришлось быть осторожным, когда я принимал вас и капитана Джаджа в своей башне. Мне приходилось сдерживаться, пока не убедился в том, что… но это не важно. Скажем, в нескольких вещах.
— Я не смотрел на вас, как на врага, сэр, — неловко солгал я.
— Может быть, и нет, капитан, — улыбнулся Гленраннох, — хотя не сомневаюсь, что король видит меня таковым. Но Карлу Стюарту многое неизвестно. Он всегда был глубоко невежественен во всём, что касается этих земель: северное королевство мало занимает его, когда он сидит в своём дворце в Уайтхолле, окружённый льстецами и любовницами. Я отчасти могу это понять — мой кузен Аргайл обращался с ним чудовищно во время его пребывания здесь. Возможно, нашему державному владыке можно простить то, что он вспоминает Шотландию с отвращением. Но существуют другие проблемы, в которых ему стоило бы получше разобраться. — Он отвернулся от меня, осматривая свои территории. — По моим наблюдениям, капитан, — сказал он тихо, — войны возникают, когда умные люди действуют глупо или когда глупые люди думают, будто они умны. Говорят, король Карл — человек умный. — Он повернулся и пристально заглянул мне в глаза. — Но поверьте мне, Мэтью, в нынешнем вашем деле он поступил глупее, чем это казалось мне возможным.
Сегодня каждый уличный мальчишка говорит о нашем блистательном немце Георге в таких же выражениях или хуже. Мистическое обожествление королевского семейства покинуло Британию ради других краёв. В те времена, однако, я не был готов к подобным речам о короле, даже от людей вроде моего свояка сэра Веннера Гарви, который тайно презирал его.
Когда мы взобрались на холм, я ещё пытался найти верные слова в защиту его величества от непростительных обвинений Гленранноха, секундой позже всё было забыто. Я резко остановил коня, поражённый открывшимся мне видом. На ровном участке земли внизу стояла армия. Две, может, три тысячи человек, все навытяжку, все вооружены. У многих были длинные мечи с корзинчатой гардой, характерные для этих мест, но целые полки держали пики, другие — мушкеты. Все в наряде горцев, большинство в тех же цветах, что и спутники Гленранноха. Такие же цвета украшали жёлто–чёрные флаги, гордо развевавшиеся перед ними.
Генерал посмотрел на меня.
— Воинство клана Кэмпбелл, капитан, — сказал он и, повернув коня, начал осторожно спускаться вниз по склону к своей впечатляющей личной армии.
Я замер на миг, чувствуя, как сердце колотится у меня в груди. Я услышал цокот копыт поднимавшихся на холм лошадей, затем судорожный вдох Леблана. С возрастающим трепетом я направил коня вниз по крутой тропе к тонкой фигуре Гленранноха, спешившегося перед своими людьми. Не последовало ни приветствий, ни движения. Передо мной стояла не толпа диких горцев, а армия, знакомая с муштрой и дисциплиной.
Генерал меня поджидал. Я спешился, и мы начали осмотр, проходя вдоль каждой шеренги.
— Как видите, капитан, у меня нет нужды в арсенале из Фландрии. — «Значит, он всё–таки знает». — Стоит мне приказать, и эта армия будет в Эдинбурге в считанные дни. Ни один представитель Карла Стюарта не способен мне противостоять. Уж точно не бедный старый Уилли Дуглас с его полком — который, кстати, провёл вчерашнюю ночь под стенами замка Килхерн. Надеюсь, никто больше не дезертировал. У них и так уже на двадцать три человека меньше, чем вышло в поход, — сказал Гленраннох, а затем нахмурился. — Мэтью, вы должны понять одну вещь: что бы ни думал его величество о моей лояльности, она полностью и безусловно принадлежит ему.
Я хотел верить этому спокойному и убедительному человеку. Хотел доверять ему. Но молчаливая армия выглядела зловеще и неуместно. И ещё я вспомнил, каким спокойным и убедительным показался Люцифер Еве, когда явился к ней в образе змея в Эдеме.
Мы подошли к началу второй шеренги. Гленраннох поправил пику в руках одного солдата и обсудил с другим состояние его фермы. Когда мы двинулись дальше, он снова повернулся ко мне.
— Я немало повидал на войне, Мэтью Квинтон. Я видел ужасы, что вывернут нутро любому человеку. Я стал свидетелем осады Магдебурга, и сам был в ответе за зверства, почти столь же жестокие. — Он посмотрел вдаль за холмами на востоке, будто пытаясь различить пропитанные кровью могилы Германии. Спокойным, почти робким голосом он продолжил: — Я поклялся, что не поведу больше ни одной армии и не стану приказывать молодым парням идти на смерть в бессмысленных войнах, развязанных идиотами. Но судьба велит мне пройти последним маршем и биться в последней схватке.
Мы достигли конца второй шеренги и повернули, чтобы пройти вдоль третьей. Теперь я знал или думал, что знал, против какого врага будет сражаться Гленраннох. Но если мне предстояло довериться этому человеку, я должен был, наконец, узнать ответ на вопрос, мучивший меня с первой нашей встречи в башне Раннох.
— Как вышло, генерал, что вы знакомы с моей матерью?
Он остановился пожурить очередного солдата в строю. И лишь затем повернул лицо со шрамом ко мне.
— С вашей матерью и с её матерью, а также с вашим отцом и с его родителями. Я всех их знал. То была другая эра, Мэтью. Лучшая эра. Знаю, мы, старики, склонны говорить подобное. Но, возможно, не многие молодые люди смогут оспорить это после всех этих лет войны и смерти. — Он слабо улыбнулся. — И вы будете удивлены, с кем ещё из вашей семьи я вожу знакомство.
Мы шли, и Гленраннох начал рассказывать о себе, а я слушал одновременно с тревогой и предвкушением. Он прибыл в Англию, вспоминал генерал, зимой двадцать четвёртого года, ему было тогда столько же лет, сколько мне теперь. Фракция при дворе искала нового фаворита, чтобы вытеснить великую любовь короля, и юному Колину Кэмпбеллу выпало сыграть эту роль.
— И хотя я был достаточно пригож в те дни, как свойственно большинству молодых шотландцев, прежде чем виски возьмётся за них всерьёз, старый король Яков предпочитал другую породу. Длинноногих, в первую очередь. Как рост и внешность меняют историю, Мэтью!
«Портрет в зале башни Раннох, — вспомнил я, — красивый молодой придворный, с яркой, не омрачённой шрамами внешностью. Юный Колин Кэмпбелл собственной персоной».
— Мой соперник остался не превзойдён, хотя он вскоре стал мне хорошим другом. Он вышел и ростом, и ногами — Джорди Вильерс, герцог Бекингем.
Что–то шевельнулось в моей памяти. «Вспомните о его милости…» — гласила загадочная записка, найденная у мёртвого Харкера. Вивиан был убеждён, что в ней шла речь о герцоге Бекингеме, который был предательски убит в таверне Портсмута, и что записка служила предостережением. Предостережением, которое Харкер проигнорировал и которое привело к фатальным последствиям. Или было что–то ещё? Могла ли существовать связь между смертями Харкера и Бекингема? Они когда–то знали друг друга — как и Гленранноха… Я нетерпеливо оттолкнул эту мысль. Не время и не место размышлять о бредовых идеях Вивиана и о давно забытых смертях. Грозили куда более свежие смерти, и моя в том числе.
Генералу неизвестны были мои мысли, и он продолжал рассказывать о своей юности. Молодой Колин Кэмпбелл остался при английском дворе, сказал он, даже после смерти старого короля. Бекингем, одновременно фаворит короля, главный министр и лорд–адмирал, распознал в друге способности к военному делу, о чьем существовании тот никогда не подозревал, и нашёл в нём полезного адъютанта в планируемых им кампаниях против Франции и Испании. Так Кэмпбелл и познакомился с моим дедом — для военных в те дни он был почти полубогом, наряду со всеми, кто вместе с Дрейком бился против Армады. Я с горячностью попросил его рассказать что–нибудь о великом старом графе. Он улыбнулся в ответ и сказал, что помнит большого сластолюбивого мужчину, всегда готового посмеяться над помпезностью двора.