Джентльмен
Шрифт:
– А не помните, какие часы он выбрал, уезжая на курорт?
– Как же не помнить. Новехонькие, последние. Все уши мне прожужжал перед отъездом, какие они точные. «Сейко-электроник-супер», пятьсот пятьдесят левов. Не каждый может позволить себе такие, верно? Он, как ненормальный, то и дело сверял их с сигналом радио. «За прошлый месяц, – говорит, – всего на полсекунды и отстала моя „Сейка“!» Глупо, правда? Кому нужна такая точность?.. – Кандиларова передохнула, посмотрела на гостя внимательно и спросила вдруг, бледнея: – Зачем вам эти подробности? Я все говорю, говорю, отвечаю на ваши вопросы,
Некрасиво, ненормально скрыть от нее правду, Шатев это понимал. Но он помнил и уговор с полковником Цветановым, не мог он нарушить его указание. А Кандиларова, видно, интуитивно почувствовала и неуверенность его, и колебания, и то страшное, что он знал уже несколько дней.
– Скажите мне, скажите хотя бы, жив он? Скажите правду!
– Правду! Мы и сами ее не знаем. Объявили розыск. Получаем разные сигналы, каждый нужно проверять. Собираем информацию об у… – Он чуть было не ляпнул, чего не следует, но мгновенно нашелся: —…уехавшем на курорт вашем супруге. В настоящее время он находится, вероятно, в Турции. А может, уже в другом месте.
Так, барахтаясь между ложью и правдой, Шатев сумел отбиться от вопросов, стараясь не смотреть в вопрошающие, неверящие глаза Верджинии Кандиларовой. Явившись к Бурскому, он заявил с порога:
– Если еще раз придется навещать супругу убитого, я скажу ей правду. Не могу больше, заврался. И вообще сомневаюсь я, что подобные криминальные приемы нужны. Даже в тактических целях.
– Весьма сочувствую, – сказал Бурский, – но попробуй свои сомнения излить полковнику. А сейчас – за работу!
– Новости есть? О вертолете?
– Помню чей-то афоризм: где начинается авиация, там начинается хаос. Не знаю, к каким временам это относилось, но теперь в авиации полный порядок. Точность там неукоснительная, отчетность – в ажуре.
– Как ты намерен установить проклятую дату?
– Мы установим ее все вместе. На счастье, в интересующем нас районе побывало всего три вертолета. Один, очевидно, сразу отпадает, военный. Он патрулировал пограничную полосу тридцатого сентября, от двух до трех часов пополудни. В «наше» время, то есть в четырнадцать часов девятнадцать минут и пятьдесят восемь секунд, с вертолета фотографировали погранполосу – место, согласись, не самое удобное для преступников, там и мышь не проскочит незамеченной. Второй вертолет наш, принадлежит ГАИ, он следил за движением на шоссе Асенов-град – Смолян, но несколько позднее, не в «наше» время – с шестнадцати часов десяти минут до восемнадцати часов пяти минут. Так что, хвала всевышнему, остается последний – гражданской авиации. Вылетел он двадцать пятого сентября, в среду, в четырнадцать ноль пять, с вертодрома в Пловдиве, по заказу санитарной авиации. Какой-то дровосек из лесничества «Пепелаша» разрубил себе ногу. В глухом лесу, далеко от дороги. С трудом отыскали даже поляну для приземления.
– И ты ухватился именно за этот вертолет?
– Никакого другого попросту не было. Если, разумеется, говорить о Родопах, а не о Дунае или Шипке. Так что вот тебе дата: двадцать пятое сентября. В этот день Кандиларов был еще жив!
– Что ж, остается установить место, где этот бедняга написал свою записку.
– Будь спокоен, полковник уже
– Я готов. С удовольствием. Должен тебе признаться, Траян, я впервые полечу вертолетом…
16 октября, среда
В кабинете начальника вертодрома они познакомились с пилотом Манчо Манчевым. На удивление молодой, с гривой русых вьющихся волос, он походил на мальчишку-сорванца. Конечно, его предупредили, с кем он полетит на задание, но, чтобы до конца прояснить ситуацию, он спросил:
– Что конкретно требуется от меня?
Начальник вертодрома открыл было рот, но Бурский его опередил:
– Просим вас повторить полет от двадцать пятого сентября. Метр в метр, секунда в секунду. Учтите, для дела это имеет весьма важное значение. Возможно это?
– Возможно-то возможно, хоть и прошло три недели. Правда, не вижу смысла в таком…
– Уверяю вас, смысл есть. Главное – повторить полет досконально. Как говорится, точка в точку!
Расправив плечи, пилот козырнул.
– Пора, – сказал он. – Время поджимает. До вылета оставалось минут десять.
Когда Бурский, Шатев и кинооператор разместились в кабине, майор шутливо спросил пилота:
– Ну как, подымет нас эта стрекоза?
– Еще как подымет! В прошлый раз, между прочим, тоже трое летели – врач и два санитара. Плюс-минус сто килограммов для моей стрекозы – не проблема. Как полетим – повыше, пониже?
– Точь-в-точь как двадцать пятого сентября. Набрав высоту, машина миновала турбазу «Здравец», а затем, держась метрах в ста над вершинами сосен, взяла курс на юг.
– Тот же курс? – беспокоился Бурский, наклонившись к плечу пилота.
– В точности, – не оборачиваясь, отвечал Манчо. – Главное, метеоусловия сходные. Вам повезло – такой же ясный, безветренный день…
– А скорость?
– Как и тогда, двести километров в час. За три минуты десять кэмэ – вжик! Пятьдесят пять метров в секунду. Идем почти на пределе. Мы тогда спешили – пострадавший, говорят, истекал кровью.
– Как же вы, если не секрет, запомнили курс?
– Очень просто. Сперва на звонницу Старой Церкви, а над ней довернул пятнадцать градусов к западу. Церковь скоро покажется.
Бурский кивнул оператору, и тот застрекотал камерой, направив ее раструбом вниз. Лес внизу не кончался. Справа показалось асфальтированное шоссе. Там, где оно сворачивало в сторону, стала видна двухэтажная постройка под серой крышей.
– Старое лесничество, – объяснил пилот. – Скоро и курорт покажется.
Бурский напряженно следил за движением минутной и секундной стрелок. Он сверил часы в полдень с радиосигналом астрономической обсерватории. Сейчас они показывали 14 часов 19 минут 12 секунд.
Появилась дача, правее – трехэтажная гостиница, а слева по курсу – церквушка со звонницей. Бурский принялся считать вслух:
– Двенадцать. Одиннадцать. Десять. Девять… Когда пролетели над звонницей, вертолет немного занесло влево, к западу.