Джентльменов нет - и привет Джону Фаулзу!
Шрифт:
– Лиза! Дай мне свой телефон! – вдруг опомнилась Нина.
Тут входная дверь отворилась, и лицом к лицу с Лизой оказался вернувшийся на работу Артур Сергеевич. Лиза отступила на шаг. Артур Сергеевич проницательно обвел взглядом группу присутствующих, с особенным интересом посмотрев на Лизу.
– Что тут у вас происходит? – начальственным тоном спросил он. – У журналистки глаза заплаканные. – Он, шутя, грозно сдвинул брови. – Неужели вы умудрились такую красивую девушку до слез довести?
– Все в порядке. Это мне соринка попала. Сразу в оба глаза, – довольно нахально ответила Лиза и протянула Нине визитную карточку с телефоном: – Елизавета Боркова. Карточка редакционная, а ручкой подписан мобильный
– И мне тоже дайте вашу карточку! На всякий случай! – протянул руку Артур Сергеевич. Лиза дала карточку и ему.
– А вам не надо? – довольно робко спросила она напоследок у Юрия.
– С меня уже хватит общения с журналистами! – Он как бы невзначай прошелся ладонью по темени. Лиза, покраснев, повернулась на каблуках и выскочила из комнаты.
13
Спарта не знала домашнего рабства, поэтому у спартиатов было меньше соблазна пользоваться женами рабов. Женщины в Спарте занимали гораздо более почетное положение, чем у остальных греков. Они да лучшая часть афинских гетер были в Греции женщинами, высказывания которых мужчины признавали заслуживающими упоминания. Именно на почве проституции выработались единственно яркие типы греческих женщин, но то обстоятельство, что нужно было сначала сделаться гетерой, чтобы стать подлинной женщиной, служит самым суровым осуждением афинской семьи.
Гетеризм – такой же общественный институт, как и всякий другой; на деле не только терпимый, но и широко практикуемый, особенно же используемый господствующими классами, гетеризм на словах подвергается осуждению. Но это осуждение в действительности направляется не против причастных к этому мужчин, а только против женщин; их презирают и выбрасывают из общества, чтобы таким образом снова провозгласить, как общественный закон, неограниченное господство мужчин над женским полом.
На самом деле в квартире Пульсатиллы в тот день раздались не один, а два звонка. К ее удивлению, это звонил Кирилл. С тех пор как они расстались после вечера, проведенного у Нины, она о нем почти не вспоминала. Жизнь со своими заботами вытеснила из памяти минутную симпатию к нему. И вот совершенно неожиданно Кирилл позвонил и сказал хриплым голосом:
– Танька! Как поживаешь? На меня вдруг навалилась такая тоска! Из-за погоды или еще из-за чего, не знаю, но просто хочется удавиться!
– А ты напейся! – с ходу посоветовала Пульсатилла.
– Это не выход! Мужики вешаются преимущественно в пьяном виде, я узнавал, – грустно сказал Кирилл.
– Мне тоже недавно хотелось это сделать, – вспомнила Татьяна свои переживания по поводу Викиного ночного вояжа, – однако жизнь продолжается и я живу!
– У тебя есть ради кого жить, суетиться! – заметил Кирилл.
– Это точно! – Пульсатилла подумала о своих девчонках и ощутила смутное беспокойство: обеих не было дома. Спокойнее всего она себя чувствовала, когда дочери были при ней и мирно спали в своих кроватях.
– Слушай, Танька! Давай с тобой сходим в кино! – вдруг предложил Кирилл.
– Да ты что! Я в кино сто лет не была! Что там смотреть? – изумилась Пульсатилла.
– Какая разница? Просто сходим и все! Как раньше люди ходили – не ради кино, а ради того, чтобы пойти куда-нибудь вместе!
Пульсатилла заколебалась. В кино ее действительно никто не приглашал уже лет десять.
– Может быть, действительно сходить? – неуверенно произнесла она.
– Договорились, – обрадовался Кирилл, и у Пульсатиллы чуть сильнее забилось сердце: ей показалось, что слова Кирилла не были сказаны просто так, от нечего делать. А ей, одинокой женщине, так хотелось быть кому-то желанной, кому-то приятной.
Она еще несколько минут повертелась перед зеркалом, раздумывая, не повязать ли ей поверх пальто новый шарфик, и тут как раз из школы пришла Катя.
– А Вика где? – спросила Пульсатилла.
– В институте, наверное.
Катя стала переодеваться, и вот тут и раздался этот самый второй звонок, после которого Пульсатилла скоропалительно собралась, уже не думая ни о каком шарфике, и ушла, объявив, что вернется не скоро. Катя поняла, что мать вызвали по какому-то очень важному делу. И в то самое время, пока они с Викой обсуждали, кто позвонил и почему мать так поспешно ушла, Пульсатилла торопилась на встречу, но не с Кириллом, а с женщиной, позвонившей ей после него. Вика была права в своих предположениях. Этой женщиной действительно оказалась мать Миши – ее приятеля.
Встреча двух матерей была назначена в небольшом кафе. Это предложила Лилия Леонидовна – так звали Мишину мать.
Пульсатилла, приближаясь к условленному месту встречи, волновалась так, как в молодости, когда бежала на свидание, на котором должна была решиться ее судьба.
Она чувствовала себя неуверенно. Чем было вызвано желание противоположной стороны познакомиться с ней? Таня считала, что Вика не вовремя продемонстрировала родителям Миши готовность к самым близким отношениям с их сыном. Пульсатилла, со своей отнюдь не старомодной, а, наоборот, самой современной точки зрения (девственность нынче опять вошла в моду и стоит дорого), считала, что девушка должна иметь что предъявить хоть самому мужу, хоть его родителям в качестве претензий или своих достоинств. Кое-что в таком же духе однажды предъявила сама Пульсатилла родителям своего бывшего мужа после его ухода к другой женщине. Правда, кроме чисто морального удовлетворения от устроенного скандала, она ничего не получила, но потом ни о чем и не жалела. В некоторых случаях и моральное удовлетворение чего-то стоит, если к тому же больше нельзя ничего получить. Сейчас Пульсатилла мысленно ругалась на Вику, но одновременно и сочувствовала дочери, и была готова защищать ее во всем. А в том, что защищать придется, Пульсатилла почти не сомневалась. Сам скоропалительный характер встречи после произошедшей накануне вечеринки нес в себе скрытую угрозу, хотя предложение встретиться Лилия Леонидовна сформулировала настойчиво, но вполне вежливо.
– Я специально приехала в город, чтобы повидаться с вами, если вы сможете сделать это сегодня и сейчас же, – вкрадчиво сказала она Татьяне по телефону. – В другие дни я бываю крайне занята, да и из нашего подмосковного поселка выбраться мне довольно сложно...
Пульсатилле ничего не оставалось, как согласиться с ней. Чем раньше она узнает, в чем дело, тем будет лучше, решила она. Все равно спокойствия ждать уже не приходилось. Да и широко раскрытые прошлой ночью глаза дочери Пульсатилла забыть не могла.
«Будь что будет! А я свою девочку в обиду не дам!» – подумала она, добравшись до места. Небольшое кафе, где ей назначили свидание, было почти пустым, только влюбленная парочка скромно попивала кофе в углу. Лилию Леонидовну Пульсатилла вычислила сразу, хотя ей никто никогда не говорил, как она выглядит. За столиком возле окна сидела немолодая (по виду значительно старше Пульсатиллы) изящная женщина (Пульсатилла сразу же охарактеризовала ее «гранд-дама-стакан») с совершенно седыми волосами, взбитыми в высокую прическу. При этом у нее было загорелое лицо и очень светлые голубые глаза, что, очевидно, и создавало эффект выигрышной внешности, но Пульсатилле сейчас было не до того, чтобы размышлять об этом. Однако рядом с этой грациозной женщиной Пульсатилла показалась самой себе громоздкой деревенской бабой. В который раз она мысленно лягнула себя за слабовольную любовь к сладостям. Все это вызвало у нее еще более решительное желание поставить незнакомку на место.