Джентльмены против игроков
Шрифт:
Люди спрашивают меня, буду ли я еще писать истории про Шерлока Холмса. Вряд ли это возможно. По мере того как я становлюсь старше, тема спиритизма тоже интенсивно развивается, набирает состоятельность, и отношение к ней становится все более серьезным. И я полагаю, что мои немногие оставшиеся годы будут посвящены более этому направлению, чем литературному. Тем не менее, конечно, я не бросил писать (нужно зарабатывать себе на жизнь), но моя основная мысль в том, что я должен углубить полученные мною знания о спиритизме и распространить их, насколько смогу, среди тех, кто оказался не настолько удачлив. Однако не думайте, будто я говорю о себе как об изобретателе спиритизма или даже как о его образцовом представителе. Есть множество сильных медиумов, множество крупных исследователей спиритизма, исследователей всех направлений.
Я полагаю, что работал с б'oльшим количеством медиумов – и хороших, и плохих, и посредственных, – чем кто-либо еще. В любом случае – с б'oльшим их разнообразием: ведь я много путешествовал по всему миру, и где бы мне ни довелось побывать (в Австралии, Америке или Южной Африке), лучшее и худшее, что только в этом смысле можно найти, предоставляли в мое распоряжение. Поэтому, когда поспорить со мной приходят люди, которые совсем не имеют опыта, немного читали о спиритических сеансах и, возможно, никогда не были ни на одном из них, как вы понимаете, я не воспринимаю их возражения всерьез. Когда я говорю на эту тему, я говорю не о том, во что верю, я говорю не о том, что думаю, – я говорю о том, что знаю. Есть огромная разница между верой и знанием. Я говорю о том, с чем я имел дело, что я видел, что я слышал собственными ушами. И учтите – видел, слышал и имел дело только в присутствии свидетелей, я всегда исключаю риск обмануться галлюцинациями. На большинстве моих экспериментов присутствовали шесть, восемь или десять свидетелей. И все они видели и слышали то же, что и я.
Постепенно, изучая тему из года в год, я уверялся все больше. Но только во время войны, когда все эти прекрасные молодые люди покидали нас, когда весь мир спрашивал: «Что с ними случилось, где они, что они теперь делают? Неужели они растворились в пустоте, или они все еще те замечательные ребята, которых мы знали?», – только тогда я осознал, как всепоглощающе важны для человеческой расы знания об этом предмете.
Вот тогда я еще серьезнее погрузился в эту тему, я ощущал высокую цель, которой мог бы посвятить остаток моей жизни, в попытках донести до других людей частицу этого знания и убежденность, приобретенную мной самим. Вне всякого сомнения, результаты оправдывают меня. Я уверен, что могу заполнить целую комнату в моем доме письмами людей, рассказывающих о том, как их утешили мои труды и лекции на эту тему. И о том, как они еще раз услышали звук исчезнувшего голоса и почувствовали прикосновение исчезнувшей руки.
Ирвин Ш. Кобб
Ирвин Шрусбери Кобб – автор очень многогранный, отдавший дань самым разным жанрам. К детективам он обращался не слишком часто, хотя цикл рассказов о судье Присте считается в этом смысле образцовым. Это действительно так, причем детективная линия в этих сюжетах вовсе не мешает главной цели: теплому, ностальгическому, но одновременно пронизанному иронией описанию патриархальных ценностей «унесенного ветром» Старого Юга. То есть он еще не совсем унесен, но поколение судьи Приста и его друзей, которое Кобб видел своими глазами, – последнее. Более молодые писатели, включая даже таких знаменитостей, как Уильям Фолкнер и Маргарет Митчелл, этих стариков уже не застанут, так что им придется их «реконструировать» с опорой на чужие рассказы или свои представления – и результат окажется… не вполне идентичным. Как правило, в нем будет некоторый переизбыток воинственного пафоса. А у Кобба вместо этого присутствует грустинка, неизменно окрашенная добродушным юмором.
В каждом рассказе мир и общество можно принять как данность: не требуется читать все остальные сюжеты, чтобы понять, какие именно узы связывают ветеранов, которые в 1861 году вышли из города в составе роты юных добровольцев, а в 1865 вернулись как остатки поредевшей бригады, числом около пары взводов. После чего они друг для друга на всю оставшуюся жизнь – «парни», «ребята», в наших реалиях их бы назвали «мальчишки с одного двора». И не имеет значения, кто в той роте, а потом бригаде был лейтенантом (как юный Прист, еще не знавший, что станет судьей), кто сержантом, кто рядовым; также не имеет значения, кем они стали в последующей жизни – медиками, юристами, мелкими лавочниками: все это второстепенно по сравнению с фронтовым братством…
Только один человек навечно остается для них верховным авторитетом: тот молодой капитан, который командовал их ротой. Но он-то как раз до старости не дожил.
Штат Кентукки – это именно Старый Юг. Поэтому тот факт, что однополчане Приста воевали на стороне рабовладельческой Конфедерации, не мешает им придерживаться прогрессивных взглядов: для этих южан одинаково неприемлема и имперская неразборчивость тогдашних северян, и жестокая нуворишская алчность основных южных штатов. Не мешает это и автору: Кобб, склонный смотреть на жизнь сквозь «южный светофильтр», являлся убежденным противником расизма и национализма вообще. В этом смысле он был единомышленником другого своего современника-южанина, Марка Твена, а вот такой кондовой северянин, как Лавкрафт (кстати, высоко оценивавший творчество Кобба), отличался поистине «нутряным» расизмом, даром что его родной штат в свое время первым откликнулся на призыв Авраама Линкольна. Для северной психологии тех поколений довольно характерно в равной степени ненавидеть рабство… и чернокожих.
«Интернационал», который появляется на страницах этого рассказа, когда, готовясь защищать сицилийских трудовых мигрантов (о сицилийской мафии в тогдашних Штатах еще не слышали), в одном строю с англоамериканцами плечом к плечу встают этнический немец, итальянец, еврей и ирландец, словно бы взят из современной политкорректной литературы, но в начале ХХ века его действительно можно было ожидать скорее в Кентукки, чем в Нью-Йорке. Только черных в этом строю не хватает, но по другим рассказам этого цикла мы видим, что на ежегодных вечерах памяти чернокожие ветераны «кавалерии Форреста» сидят за общим столом со своими белыми однополчанами. Во время Гражданской войны они при той роте все-таки были не солдатами, а, как сейчас говорят, «обслугой», однако это не мешает их включению во фронтовое братство.
Последняя атака кавалерии Форреста 21
Погода была необычайно мягкой и спокойной, но ближе к утру внезапно похолодало. После двух или трех часов обильного снегопада стало ясно и морозно. А когда в семь тридцать пять, по укороченному декабрьскому расписанию, взошло солнце, оно увидело мир, одетый в белое, хотя когда накануне уходило на покой в свою спальню на западе, оставило его пестро-желтым, приправленным зеленью. Повиснув над горизонтом бледным медным диском, оно изумленно щурилось сквозь рваное покрывало последних штормовых туч.
21
Из цикла «Истории судьи Приста».
Вслед за солнцем и остальные оказались застигнутыми врасплох. Первый снегопад – и такой густой, обильный. Иные зимы в наших краях обходились и вовсе без снега, и хотя в другие его было в избытке, он почти никогда не выпадал до Рождества. Этот же появился, словно небесная кара, застал округу неподготовленной и с самого начала создал великое неудобство. В то утро почти у всех промывочных гидрантов случилась жесткая простуда. После лечебных обливаний горячей водой их чугунные носы некоторое время воспаленно капали, но затем у них появлялись очередные симптомы обледенения.
Повара на несколько часов позже взялись за приготовление завтрака, а когда все-таки приступили к делу, то застонали от отчаяния, обнаружив, что бойлеры и кухонные краны замерзли и совершенно не реагируют на оказанную им первую помощь. Было уже почти восемь утра, когда до некоторых домов все-таки добрался молочник со своим фургончиком на деревянных полозьях вместо колес и связками ржавых колокольчиков на шеях лошадей, исходящих паром. Из шкафов доставали прошлогодние резиновые сапоги, а с чердаков – всевозможные старые санки.