Джевдет-бей и сыновья

Памук Орхан

Несмотря на холод и снег, в Сыххийе, в отличие от Улуса, на проспекте было много народу. Люди быстро шагали по тротуару заходили в магазины, выходили и спешили дальше. Омер внимательно вглядывался в лица встречных. «Всем им не терпится вернуться домой, каждому хочется, чтобы дома все было хорошо… Каким они меня видят? Красивый молодой человек в дорогом пальто. Так ведь? И для Самима с женой я такой же. Молодой, красивый, дорогое пальто… К тому же им еще много что про меня известно: что я богат, помолвлен с дочерью депутата… Нет, нехорошо так думать!» Словно желая убедить себя в несправедливости своих мыслей, Омер поднял голову и посмотрел вверх, на небо и крыши новых домов. Но падающие с неба снежинки ни в чем его не убедили, только напомнили старое грустное стихотворение: «Снег словно птица, потерявшая любимых…» Он вдруг понял, что сейчас начнет вспоминать вчерашнюю размолвку с Назлы, и быстро пробормотал: «Жена Самима приготовит горячий чай!» Но это не помогло. «В мою душу пробралась гнилая, пошлая тоска,

и я никак не могу от нее избавиться. Все потому, что мы с Назлы вчера поссорились. Эта свадьба вообще… Стоп. Выпью сейчас чаю, поговорим…» Подумав, о чем можно было бы поговорить с Самимом, Омер почувствовал скуку. «Да, я им нравлюсь — потому что богат, умен, хорошо образован, обручен с дочкой депутата. Что мне делать? Может, вернуться?» Но он уже свернул с проспекта. Если же он сейчас вернется в отель, то будет пить. Мысль об этом, к удивлению Омера, не показалась такой уж путающей. «Почему общение с Самимом и его женой не доставляет мне удовольствия? Потому что они буквально смотрят мне в рот. Что бы я ни сказал, какую бы глупость ни сморозил, слушают с таким вниманием, словно это перлы мудрости. Они с таким восторгом и любовью на меня смотрят, как никогда никто не смотрел. Так в старинные времена могла смотреть какая-нибудь мать на своего сына-пашу». Нахмурившись, он уже собирался поворачивать, но тут ему вспомнилась простодушная, искренняя улыбка Самима. «Он ведь неплохой человек. Неплохой, но такой же, как все. В его отношении ко мне нет ни капли лицемерия — любит меня за успех и богатство, но сам об этом не догадывается!» Однажды жена Самима, ни в коем случае не считающая себя ровней Назлы, все-таки попыталась вести себя с ней, как с равной, но выглядело это очень странно, все растерялись и разговор затух. «Они отнеслись к нам с Назлы с таким неумеренным дружелюбием, потому что мечтают попасть в те избранные круги, к которым, как они думают, мы относимся. Возможно, сами не отдают себе в этом отчета, но стоит им только нас увидеть, и они уже не властны над собой. Нет, не пойду к ним сегодня!»

Омер остановился посреди улицы. До дома Самима оставалось шагов пятьдесят. «Какие гадкие у меня мысли!» В доме напротив одновременно открылись дверь и окно, из окна выглянула женщина и сказала выходящему на улицу мальчику, чтобы купил в бакалейной лавке уксус. «Какие скверные мысли! Они — хорошие люди, а я — дурной человек. Почему? Потому что однажды я решил стать завоевателем». Пройдя еще несколько шагов, он все-таки повернул назад. «После таких гадких размышлений мне все равно не удастся найти в этом доме успокоения», — сказал он себе и облегченно вздохнул.

Когда Омер снова вышел на проспект, снег прекратился. Люди как будто только этого и ждали и теперь, высыпав из домов и лавок, заполонили тротуары. «Чем же мне заняться? Пойти к Назлы и еще раз попытаться поговорить? Но может получиться еще хуже, чем вчера. Нет уж! Чем бы заняться? Куда пойти?» Впрочем, он уже давно знал, куда. Сейчас он вернется в отель и будет пить. Ноги сами собой привели его к стоянке такси. Когда Омер сел в машину и закурил, голос совести в последний раз попытался убедить его, что начинать пить так рано — нехорошо, но он заставил совесть замолчать. «Все равно делать больше нечего».

Добравшись до отеля и зайдя в холл, в котором в последнее время часто выпивал, Омер уселся на свое обычное место и попытался окончательно успокоить совесть: «Вот я вышел, прогулялся, ничего интересного не нашел. Моей вины в этом нет», — и сам себе удивился. Семья с чемоданами уже куда-то ушла, но старик по-прежнему был здесь, читал все ту же газету. В углу рядом с большим цветочным горшком сидел в кресле иностранец. Официант, заметив, что Омер расположился на своем обычном месте, направился к нему с видом, говорящим: «Я знаю, что ты будешь пить, но без нелепой этой церемонии обойтись никак нельзя!»

— Что прикажете?

Омер заказал коньяк и подумал: «Ну теперь начнется!» Он понял, что алкоголь только подстегнет его скверные мысли — слишком уж тоскливо и скучно ему сегодня было, во всем виделось лишь дурное и пошлое.

Увидев перед собой такую знакомую, милую рюмку с толстой ножкой, Омер приободрился. «Да, хорошо, что я не пошел к Самиму, — подумал он и сделал первый глоток. — Если бы я к нему пошел, то увяз бы в пустой болтовне, пытаясь отвлечься от неприятных мыслей, и в результате только обманул бы самого себя. А сейчас я хочу все обдумать и понять». Он снова отпил из рюмки. «Да. Из-за чего же мы с Назлы поругались? Почему я поссорился с Назлы? Точнее, почему мы с ней все время ссоримся?» Почувствовав, что боится об этом думать, Омер решил, что выпил еще недостаточно, и одним глотком осушил рюмку. «Чего ждет от меня Назлы? Что я буду хорошим мужем, успешным предпринимателем, буду ее любить и оберегать. Хочет, чтобы у нас был свой дом… Все? Нет, все в расчет принять невозможно, однако для простоты будем считать, что это все, чего она от меня хочет. А чего хочу я?» Омер поглядел на пустую рюмку, подозвал официанта и попросил принести еще коньяку. «Чего же я от нее хочу?» На этот вопрос он никогда не мог дать определенного ответа. «Хорошо, а что может быть нужно от нее такому человеку, как я? Ничего! Ровным счетом ничего! Мне нужна только она сама». Почувствовав, как от алкоголя начинает распространяться

по телу тепло, повторил про себя еще раз: «Мне нужна только она!» Пытаясь не дать разгореться гневу, пошутил: «Мне нужна она, а ей нужно, чтобы я покупал мебель и прочие вещи для нашего будущего дома!» В этом-то и была причина и вчерашней размолвки, и вообще всех последних ссор с Назлы: она говорила, что им надо поехать в Стамбул, чтобы подготовиться к свадьбе, купить дом и обставить его; Омер же утверждал, что у него есть дела в Анкаре. Между тем оба прекрасно знали, что никаких дел у него здесь нет. «Но мне необходимо съездить в Кемах, чтобы сбыть с рук оставшийся там инвентарь!» Этот аргумент, однако, не годился. «Не хочу я ехать в Стамбул! Не хочу, потому что… — он вдруг встал на ноги, — потому что я…» Направившись с пустой рюмкой к дверям, заметил официанта, вручил ему рюмку и велел принести новую. Возвращаясь к своему креслу, встретился взглядом с иностранцем. Омеру показалось, что тот улыбнулся, и он улыбнулся в ответ. «Англичанин, наверное… Может быть, мне следовало остаться в Англии? Или немец? Эх, герр Рудольф!.. Интересно, что сейчас делает Рефик? Мне одному вернуться в Стамбул победителем…» Усевшись в кресло, Омер сказал себе: «Нужно успокоиться. В таком состоянии думать не получится, — и враждебно посмотрел на появившуюся перед ним новую рюмку с коньяком. — Мы ссоримся с Назлы оттого, что она знает, чего хочет, а я — нет. Чего же я хочу? Хотя нет, всем известно, чего я хочу. Я об этом сам все время говорю. Я хочу быть завоевателем. Но что это значит — быть завоевателем? Что понимают под этим другие, что вообще под этим следует понимать? Все очень просто: я не хочу быть таким, как все, не хочу довольствоваться малым. Не хочу быть обычным отцом семейства, которому для счастья достаточно нового дома, новых вещей и детей! Но чего же я хочу если не этого? Я! Все время у меня на уме только я да я! И ведь знаю, что это нехорошо. Я…» Ему вдруг стало страшно. «Я знаю, кем я не хочу быть, но не знаю, кем хочу… Я молод, а сижу тут и размышляю! Не буду думать. Не по мне это! И зачем я только начал пить?!» Почувствовав отвращение и к своим мыслям, и к выпивке, Омер встал на ноги. «Что же делать? Чем заняться? Я пьян. Поеду-ка к Назлы. Избавлюсь от этих скверных мыслей. Поговорю с ней. Потом на ней женюсь… Пусть она меня поймет!»

Выходя из отеля, Омер радовался, что все-таки поговорит с Назлы, но при мысли о том, что может застать дома Мухтар-бея, испугался. Или вдруг Назлы встретит его неласково? Чтобы выяснить, дома Мухтар-бей или нет, он решил позвонить Назлы по телефону.

Глава 48

НЕСЧАСТЬЕ ДЕПУТАТА

Мухтар-бей в очередной раз посмотрел на часы: почти половина седьмого, пора выходить. Он был приглашен в отель «Анкара-палас» на ужин и прием в честь болгарского премьера Кесоиванова. Мухтар-бей последний раз посмотрел в зеркало. «Все, я готов. Но вот зачем меня туда пригласили? Чтобы утешить!» Испугавшись, что начнет злиться, он поспешно вышел из комнаты и позвал дочь:

— Назлы, где ты? Я ухожу!

— Я здесь. По телефону разговаривала, — отозвалась та, выходя из маленькой комнаты, в которой стоял письменный стол Мухтар-бея и телефон.

— Я ухожу Кто звонил?

— Омер. Папа, у вас галстук не в тон.

— Омер? Что ему нужно?

— Сказал, что примерно через час приедет.

— Он же вроде завтра собирался?

— А сейчас вот сказал, что хочет прийти сегодня.

Вид у Назлы был смущенный и виноватый.

— Что ж, пусть приходит, пусть приходит, — пробурчал Мухтар-бей. Потом, решив, что у него есть право проявить недовольство, прибавил: — Не понимаю, по правде говоря, что с ним происходит.

— Не знаю. Мне даже страшно.

— Страшно? Да что ты, не бойся! Пока я жив, никто тебя не обидит, понятно? — Решив, что Назлы не понравится, если он и дальше будет развивать эту тему, Мухтар-бей заговорил о другом: — Что же ты мой галстук не одобрила? Не подходит? Ну, не подходит так не подходит, было бы ради кого наряжаться! Все, я пошел. До свидания.

— До свидания, папа.

Мухтар-бей направился к двери, потом обернулся и крепко обнял идущую следом дочь. Сняв пальто с вешалки, сказал:

— Я за тебя беспокоюсь… — Увидел, что Назлы не собирается отвечать, и забеспокоился еще больше. Засовывая руку в рукав, проговорил: — Ох, что же будет? — Прозвучало это так, словно он озабочен только своими горестями, поэтому, засовывая в рукав другую руку, Мухтар-бей прибавил: — Дата свадьбы назначена, но вся эта затея начинает меня все больше беспокоить. Ты не обижаешься? — Чтобы не смотреть дочери в лицо, он опустил голову и стал с большой тщательностью застегивать пуговицы.

— Нет, не обижаюсь.

Мухтар-бей решил, что настал удобный момент, чтобы задать наконец мучавшие его весь день вопросы:

— Доченька, что между вами происходит? Что случилось вчера? Почему у тебя такой грустный вид?

Назлы, тоже не отрывая глаз от пуговиц, которые почему-то никак не хотели застегиваться, проговорила:

— Мы вчера поссорились.

— Да? Из-за чего?

— Пожалуйста, не спрашивайте больше…

— Ладно, не буду. Но мне все это не нравится. О вчерашней ссоре не спрашиваю, но у вас и до нее не все было ладно, так ведь? Хочешь, я с ним поговорю? Ладно-ладно, не хмурься. Не забывай, что я всегда рядом!