Джевдет-бей и сыновья
Шрифт:
Один шаг… Но сколько ему пришлось перенести, чтобы до цели остался только этот маленький шаг! Будучи губернатором, он регулярно получал письма с проклятиями и угрозами расправы — все из-за того, что он воспользовался законом об одежде, чтобы как следует приструнить местных религиозных деятелей и мелких лавочников. В тот год в речи на День Республики он бесстрашно заявил, что реакционерам не будет пощады. Такова была его молодость. Потом была борьба в меджлисе, требовавшая решительности и последовательности. Конечно, он не был в числе лидеров этой борьбы, но и в задних рядах не отсиживался — хотя бы потому, что среди сторонников реформ отличался особенной дисциплинированностью. Мухтар-бей присутствовал на каждом заседании, внимательно слушал выступающих, в перерывах расхаживал по коридорам и, если случалось услышать спор между коллегами, непременно подходил к ним и высказывал свое мнение — но всегда спокойно, без аффектации, не устраивая скандала. Такая прилежность объяснялась не только ответственным подходом Мухтар-бея к своей должности, но и, несомненно,
Меряя комнату шагами, он бормотал себе под нос всё то же: «Только бы Исмет-паша сделал этот маленький шаг!» Интересно, что делает сейчас человек, от которого зависит, обретет ли смысл жизнь Мухтар-бея? Когда Исмет паша был премьером, Мухтар-бей безоговорочно поддерживал его правительство. Когда тот попал в опалу и был отправлен в отставку, стал его голосом и ухом в меджлисе: неизменно заводил речь об Исмет-паше в кулуарах, при каждом удобном случае всячески его превозносил, а бывая у него дома, рассказывал, о чем говорят между собой депутаты. Оказавшись в отставке, Исмет-паша воспользовался случаем улучшить свой английский, нанял преподавателя и принялся штудировать английскую историю, брал уроки скрипки, не забывал и о своих любимых шахматных журналах. Бескорыстная преданность Мухтар-бея его, кажется, приятно удивляла, несколько раз он выражал ему признательность. Однажды, в очередной раз обыграв его в шахматы, Исмет-паша сказал: «Обороняетесь вы хорошо, однако, когда приходит время атаковать, начинаете выжидать и упускаете благоприятную возможность!» «Упускаю возможность! — пробормотал Мухтар-бей. — Нет-нет, на этот раз Исмет-паша вспомнит обо мне и даст должность! Он не забудет, как я был ему предан!» Внезапно смутившись, подумал: неужели преданность — его единственное достоинство? Испугавшись, тут же сказал себе, что и это уже немало. «Я признаю, что особым умом не отличаюсь. Да, я не самый умный в мире человек. Такие люди, как я, возвышаются благодаря не уму, а преданности и верности своим убеждениям… К тому же в нашей стране быть себе на уме не годится. Всегда нужно идти за тем, кто умнее тебя и лучше знает, что делать. Убеждения тоже очень важны. Да, преданность и убеждения — вот что важнее всего! Я предан Исмет-паше и верен делу реформ». Он вдруг подумал, что смешон, и резко остановился посреди комнаты. Потом обернулся и с опаской посмотрел в зеркало на шкафу. «Смешон ли я? Аллах свидетель, нет! Я как все. Что лицо, что мысли…» Ему вспомнилась траурная церемония. «Какая она была пустая и бессмысленная. По сравнению с ним всё выглядит пустым и бессмысленным. Как все рыдали! А я тут строю честолюбивые планы… Нехорошо! Что сказали бы все, если бы узнали, о чем я думаю? Какая ерунда! Но что же нужно делать в жизни? Посмотрите на это отражение! Фигура громоздкая, а носик маленький. Кто-то, кажется, Камиль-паша, сказал: первый признак выдающегося государственного деятеля — выдающийся нос! А у меня только уши выдаются — на паруса похожи». Чтобы избавиться от одиночества, навевающего такие неприятные мысли, Мухтар-бей решил с кем-нибудь поговорить.
Быстрыми, нервными шагами преодолев расстояние между своей комнатой и кухней, он увидел горничную, что-то готовящую на плите. Окна запотели от пара.
— Где наша девочка, Хатидже-ханым?
— Она ушла с Омер-беем на траурную церемонию.
— И что же, еще не пришла? — спросил Мухтар-бей, рассердился сам на себя, что задает такие глупые вопросы, и вышел из кухни. «Где же они так задержались?» Мысль о том, что дочь могла в такой день просто взять и отправиться на прогулку, вывела его из себя. «Расти такую, люби, пылинки с нее сдувай — чтобы она потом ушла к этому хлыщу, к этому самодовольному типу одержимому мыслями о деньгах!» Взгляд Мухтар-бея остановился на венецианском пейзаже. Эту картину он купил сам. Покойной супруге она не очень нравилась, но на стену ее все-таки повесили. Вспомнив жену, Мухтар-бей пригорюнился. «Только ее я и любил. А она всю жизнь надо мной слегка посмеивалась. Потом взяла и умерла. А сейчас и Назлы меня покинет. Да к тому же ради этого неприятного самовлюбленного типа. Эх, нашла бы она кого-нибудь другого… Взять хотя бы Рефика Ышыкчи. Пусть он человек наивный, зато добросердечный и чистый душой». Вспомнив споры с Рефиком, Мухтар-бей улыбнулся. «Однако до чего же он все-таки наивен! Можно и даже нужно быть идеалистом, но не настолько же! Хорошо, что министерство взялось издать его книгу». Министр сельского хозяйства, решив, видимо, не портить отношений с приверженцами Исмет-паши, настоял, чтобы просьба друга Мухтар-бея была выполнена. На днях Рефик должен был встретиться и с писателем-экономистом Сулейманом Айчеликом. Потом, наверное, отправится в Стамбул. Мысль о Сулеймане Айчелике и журнале «Тешкилят» была неприятна Мухтар-бею. «Не люблю фантазеров! Хотя, может быть, мои нынешние ожидания
Горничная по-прежнему стояла у плиты и помешивала ложкой содержимое кастрюли, выясняя, достигло ли оно нужной консистенции.
— Что готовим, Хатидже-ханым? — спросил Мухтар-бей.
— Вы же вчера сами сказали, чтобы я приготовила сютлач! [91] — неприветливо откликнулась горничная.
— А, сютлач! Это хорошо. Смотри только, чтобы не пригорел!
— Разве я вас, эфенди, когда-нибудь кормила пригорелым сютлачом? — все так же сухо проговорила горничная.
91
Сладкое блюдо из молока, сахара и рисовой муки.
— Милая Хатидже-ханым, я же пошутил!
Чтобы не стоять просто так, Мухтар-бей заглянул в холодильник. Увидел там знакомую тарелку и расстроился: из-за этого набора тарелок, который за три месяца до смерти купила жена, у них вышел спор. Мухтар-бей тогда сказал, что правильнее было бы потрать деньги на что-нибудь другое: купить, скажем, новую одежду, кресла или еще что-нибудь для гостиной. Сейчас он понимал, до чего же глупыми и пустыми были те споры. «Что жизнь, что смерть — все тщетно и глупо». Порывшись в холодильнике, он понял, что ничего интересного, кроме маслин, там нет, достал их и начал есть. Потом почувствовал жажду Наливая воду в стакан, задумался, о чем можно было бы поговорить с горничной. Посмотрел, как быстро та перемешивает ложкой сютлач, и спросил:
— Стало быть, все время нужно вот так перемешивать?
— Да, нужно! — хмуро ответила горничная.
— А если слишком сильно мешать, не пострадает ли вкус? Или, может быть, сютлач не загустеет до нужной кондиции?
Вместо ответа горничная вытащила ложку из варева и раздраженно постучала ей по краю кастрюли. Потом нервным движением надвинула на кастрюлю крышку.
Мухтар-бей подошел к окну и начал рисовать узоры на запотевшем стекле.
— Вот и великий Ататюрк умер, Хатидже-ханым! Что скажете?
— Да, большой был человек. Умер, что поделаешь. Все мы умрем.
— А как думаешь, что дальше будет? Что сделает Исмет-паша, каким людям доверит важные посты?
— Помилуйте, бейэфенди, я в этих делах не разбираюсь, что я скажу? — В глазах горничной промелькнула недобрая искорка, щеки чуть покраснели. — Я в этих делах ничего не смыслю, так и помалкиваю! Вот как вы в готовке ничего не понимаете, так и я в политике!
— И правда, — согласился Мухтар-бей. Гнев Хатидже-ханым показался ему забавным. Выйдя из кухни, он направился в гостиную, и не успел еще туда дойти, как выкинул из головы все свои горести. Вопрос о смысле жизни теперь казался неважным. «Главное — я живу! Живу смеюсь, разговариваю. И с радостью ожидаю должность в новом правительстве. На кухне готовится сютлач… Вот и всё!»
Глава 45
РАЗГОВОР С ЭКОНОМИСТОМ
Рефик стоял на лестничной площадке у двери, медля нажать на кнопку звонка, и думал: «Что ему сказать? Первым делом поясню свой главный принцип: „Мы — это мы“. Нужно исходить из турецкой специфики… На этом принципе основаны дальнейшие шаги: объединение деревень в группы, выделение среди них сельских центров, способы… — Он вдруг неожиданно для самого себя нажал на кнопку. — …Да, с этого я и начну. Потом скажут о самом главном, о том, какую помощь мне хотелось бы получить. Скажу: уважаемый Сулейман Айчелик, я прошу вас помочь мне создать движение, которое могло бы оказать влияние на направление реформ и на выбор пути развития нашего молодого государства — в рамках тех принципов, по которым у нас с вами есть взаимопонимание. Вот о чем мне хочется вас попросить, скажу я».
Дверь открылась, и на пороге возник полный человек с круглым румяным лицом. Улыбнувшись, он сказал:
— А, вот вы, стало быть, какой! Добро пожаловать! Дорогу легко нашли?
— Да, сударь, легко, — пробормотал Рефик и подумал, что теперь так и придется говорить Сулейману Айчелику «сударь».
— Давайте-ка сюда ваше пальто. О, да вы, похоже, замерзли. А я как раз чай вскипятил. Проходите до конца коридора и налево, я сейчас подойду. Мне почему-то казалось, что вы должны выглядеть иначе. Да что же это, совсем вешалок не осталось!
Они вместе вошли в большую комнату с низким потолком, заставленную книжными полками. Рефик отметил, что волнуется. Бросил взгляд на книги, лежащие на столе, и сел в предложенное хозяином дома кресло.
— Я сяду за стол, если вы не возражаете, — сказал Сулейман Айчелик. — Не из чопорности, не подумайте. За письменным столом мне всегда лучше думается. Сидя в кресле, человек слишком уж расслабляется.
— Да-да, конечно, пожалуйста, — сказал Рефик. Он, волнуясь, смотрел на книги, фотографии на стенах, ручки и стопки бумаги, — на все эти инструменты думающего человека, многое говорящие о своем хозяине, и боялся, что от волнения не сможет сказать то, что хочет. Когда Сулейман-бей пошел за чаем, Рефик решил собраться с мыслями и еще раз продумать свою речь. Потом увидел на одной из фотографий стоящих бок о бок Ататюрка и Исмет-пашу и почувствовал, что тронут.