Джевдет-бей и сыновья

Памук Орхан

— Правы, господин паша!

— Э, да ты и первую рюмку все никак не допьешь! Допивай, я тебе еще налью. Так вот, мой младший сын — простая душа. Что скрывать — мать моих сыновей хоть и была в молодости красавицей, умом похвастаться не могла. Вот мать моих дочерей — та умница. Весь дом на ней держится. А младший сын — мальчик простодушный, да… Собственно, я больше-то старшего люблю — только тс-с, кроме тебя я никому этого не говорил. Этот пойдет в гору! Весь в отца! Пока он еще на скромной должности в канцелярии министерства иностранных дел, но знает, что к чему в этой жизни. Вот его я люблю! Шалун! Выезжает в Чамлыджу, бывает в Кагытхане, развлекается… В Бейоглу завсегдатай… А сколько у него знакомых! Всех знает, и все его знают и любят, но, заметь, никакого панибратства ни с кем. Все у него

в меру! Да будет тебе известно: для того чтобы сделать хорошую карьеру на государственной службе, знакомства и связи не менее важны — а может, и более, — чем прилежание и способности. Гляжу я на него и вспоминаю, каким сам был в юности. Интересно, какой паша его возьмет под крыло? Без этого ведь никак нельзя. В торговле, вероятно, и можно быть самому по себе, а в политике, в нашей-то стране — ни за что! От меня толку уже не будет — тридцать лет обо мне не вспоминали, теперь и подавно не вспомнят. Хоть бы, думаю, попал он под покровительство к дельному паше, — тут Шюкрю-паша издал короткий смешок и снова наполнил свою рюмку, — потому что у плохого паши придется затягивать пояс потуже. А наш-то — жизнелюб! — Паша вспомнил о чем-то, и на его лице появилось озабоченное выражение. — Была у нас карета, он ее заказал по своему вкусу. Запрягал в нее лошадей разной масти: чалую и вороную. Жаль, продал я эту карету — слишком много на нее уходило денег. И я вот еще что скажу: этот дом весьма недешево мне обходится. А Ниган в такой обстановке выросла, привыкла. Тебе придется это учитывать… Карету мы продали, теперь и особняк в Чамлыдже продаем… Не знаю, понимаешь ли ты, о чем я говорю?

— Понимаю, господин паша!

— Молодец. Значит, мы друг друга понимаем, — сказал паша и улыбнулся. — Наше время уходит. На Абдул-Хамида покушаются, молодежь сплошь революционеры. Все чем-то недовольны. Кто бы мог подумать, что на Абдул-Хамида могут совершить покушение? Скинут его, вот увидишь. Он обо мне за двадцать семь лет ни разу не вспомнил, но я зла не держу. Вся моя служба на годы его правления пришлась. Министром был, пашой, губернатором, послом… За своих детей я, в общем, спокоен. Когда я губернаторствовал в Эрзуруме, подыскал дешевый участок земли. Дай, думаю, куплю. Там у меня есть управляющий — и себя не обижает, и нам отсылает кое-что. Но, может, и эти земли придется продать. Уж больно дорого обходится особняк! Как тут тебя не ценить? За будущее Ниган я спокоен.

— Спасибо, паша, — сказал Джевдет-бей и покраснел.

— А что ты не из знатной семьи, так это пустяки! Что это ты, однако, никак рюмку не допьешь? Уж больно ты осторожен, — сказал паша, качая головой.

Джевдет-бей, смутившись, допил сладкий, вязкий ликер.

— Вот молодец! Не умер ведь? То-то, дай-ка я тебе еще налью. Не робей! Понял, ты при мне не хочешь пить из уважения. Ценю, ценю. Но ты эти церемонии оставь, мы ведь с тобой теперь друзья! Вот скажи-ка мне, ты в свободное время чем себя развлекаешь? Гуляешь, повесничаешь?

— Так ведь, господин паша, не остается у меня свободного-то времени!

— Ну-ну, меня стесняться нечего!

— Я серьезно говорю! Раньше, бывало, ездил в Шехзадебаши, а теперь и на это времени нет.

Паша снова покачал головой:

— А что же ты тогда так улыбаешься? Блудливая улыбочка, меня не проведешь!

Джевдет-бей впервые почувствовал некоторую неприязнь к старику; мысль о том, что он может перестать уважать пашу, его испугала.

— Все молчишь! И чего молчишь, спрашивается? Это уж чересчур! — сказал паша. — Я, слава Аллаху, пожил, земных благ вкусил. А ты? Нет-нет, ты тоже, должно быть, малый не промах, только… — Увидев застывшее выражение на лице Джевдет-бея, паша осекся. — Ладно-ладно, не будем об этом. С тобой, однако, не поговоришь. Я все говорил, а ты только слушал. Раз уж ты такой молчун, давай тогда хотя бы в нарды сыграем. Рука у тебя сильная?

— Не знаю, — сказал Джевдет-бей с тем же застывшим выражением на лице.

Сели играть в нарды.

Глава 8

О ВРЕМЕНИ, О СЕМЬЕ, О ЖИЗНИ

Джевдет-бей не любил нарды. Две первые партии вчистую проиграл. «Мой брат борется за жизнь, а я тут в нарды играю», — крутилось у него в голове.

Потом кости стали падать удачно, он несколько раз выиграл, и паша уже было расстроился, но тут Джевдет-бей опять начал проигрывать. Когда паша один раз вышел из комнаты, Джевдет-бей взглянул в проем открытой двери на часы, что стояли на лестнице, и с удивлением увидел, что время приближается к одиннадцати; понял, что в лавку уже не успеть, и разозлился. Страсть паши к нардам и его болтливость теперь казались ему отвратительными. Паша между тем не замолкал: рассказывал о каком-то парижском театре, который ему случалось посещать в бытность послом, о неблагодарности какого-то своего секретаря, об источнике, который он распорядился устроить в Конье, о похождениях молодых лет и о взятке, которую отказался принять, будучи министром. Когда Джевдет-бей проиграл очередную партию, в комнату вошел слуга и обратился к паше:

— Госпожа собираются в Шишли к Наиме-ханым, изволят просить карету.

— Пусть берет. Куда мне ехать в такую жару? — сказал паша, но потом вдруг поднялся на ноги. — Хотя подожди. Поздно уже! Иди спроси, когда она собирается выезжать. Я, может быть, в клуб поеду.

Паша снова уселся на стул и улыбнулся Джевдет-бею, стараясь, чтобы улыбка выглядела добродушной. Потом ему два раза подряд выпали две шестерки, но пашу, казалось, это уже не обрадовало. Он сложил нарды и снова встал.

— Поехать, что ли, в клуб, поболтать с кем-нибудь? — пробормотал паша, обращаясь сам к себе. Потом обернулся к Джевдет-бею: — Что скажешь? Не хочешь ли поехать со мной в клуб?

— Боюсь, господин паша, что буду вам в тягость, — ответил Джевдет-бей. На какое-то мгновение ему показалось, что старик и в самом деле хочет взять его с собой, но потом он понял, что не оправдал ожиданий паши и на сегодня ему уже наскучил.

— Да нет, сынок, какая такая тягость, — неискренне сказал паша. Потом голос его погрустнел: — Люди, дожив до моего возраста, живут впустую. Не знают, чем день занять. Вот я все вспоминаю, вспоминаю… Но ведь нужно же этими воспоминаниями с кем-то поделиться, Я был в Европе, знаю: там люди пишут мемуары, печатают их в газетах, издают книги. А здесь? Да попробуй я хоть слово написать — беды не оберешься. Хе-хе. Свободы здесь нет, сынок, свободы! Да здравствуют младотурки. — Последние слова он произнес вполголоса. — Молодец мой младшенький! Хм… Вот скажи, ты знаешь, как надо жить? Смог ты это понять? Хотя не похоже, чтобы ты много книг прочел… Не обижаешься?

— Что вы, господин паша! — сказал Джевдет-бей. Его бросило в пот.

— Да-да, ты у нас вежливый, знаю! — сказал паша немного раздраженно и принялся ходить по комнате, чуть покачиваясь. — Вот ты, поди, думаешь, напился я! Видел ты когда-нибудь пьяного пашу? Собственно, ты пашей вблизи много видывал? Со сколькими разговаривал? Недим-пашу ты откуда знаешь, а?

— Он однажды в мою лавку зашел, — пробормотал Джевдет-бей.

Паша замер посреди комнаты и, глядя на Джевдет-бея так, словно увидел таракана, прошептал:

— Торговец… Я раньше как-то не задумывался, что отдаю дочь за торговца… Да еще и доволен этим! Сынок, я тебя ценю, пойми меня правильно: если я и скажу грубое слово, так это оттого, что ты мне не чужой уже человек! — Паша все стоял на месте, лицо его застыло, словно он напряженно пытался вспомнить забытую молитву. — Как до такого дошло? Почему? Зачем бомбы? Все на султана ополчились! — То ли оттого, что ноги больше его не держали, то ли от огорчения паша тяжело осел на диван и взглянул на Джевдет-бея: — Ты мне понравился. Понравился, потому что я подумал, что ты похож на меня.

Джевдет-бей попытался улыбнуться и сделать вид, что все идет именно так, как должно идти. Нужно было что-нибудь сказать, но слова никак не приходили в голову, поэтому он только молчал, чувствуя, как пот струйками течет под одеждой.

Вернулся слуга и доложил, что госпожа уже собралась ехать к Наиме-ханым и намерена взять с собой дочерей.

— Ладно, пусть едут! — сказал паша и прикрикнул: — Но скажи, чтобы допоздна не задерживались, а то пожалеют у меня!

По безмятежному выражению на лице слуги было понятно, что он давно привык к пьяным выходкам паши. Понимающе улыбнувшись, словно был не слугой, а старым приятелем паши, он осведомился: