Джевдет-бей и сыновья
Шрифт:
— Да, действительно, — кивнул Мухиттин и удивленно поднял брови, как будто услышал нечто новое и неожиданное. В Ускюдар, к Гыясеттину Каану он приехал совсем недавно и сразу выложил ему все то, о чем уже намекнул в телефонном разговоре: он, Мухиттин, понял, что не может больше оставаться вместе с Махиром Алтайлы, и хочет теперь попросить опытного профессора о помощи в издании журнала «Алтынышык».
— Как вы, однако, быстро забыли своих старых друзей!
— Нет, эфенди, я их не забыл! — сказал Мухиттин и встал.
— Они тоже так просто вас не забудут… Вы, наверное, представляете себе, как они будут разгневаны? — Вид у профессора Каана был такой, как будто он знает больше, чем говорит.
— Мне все равно! — заявил Мухиттин, глядя в окно. Сад старого особняка был хорошо ухожен. За плодовыми деревьями виднелся курятник.
— Как вы решительно настроены! Да, Rassen Psychologie… Интересно, знает ли хоть кто-нибудь из них, как это правильно произносится?
— Махир Алтайлы знает.
— Немецкий… Он все свои идеи позаимствовал у немцев. Из-за этого нас называют фашистами. А мы не фашисты, мы турецкие националисты! — повысил голос профессор. — Я ему пытался это втолковать, да он не понял. Решил, что я притворяюсь, пытаюсь скрыть свои истинные мысли. Да какая разница, что думает человек! Важно, что он говорит и делает. Мои дела и есть истина. Вы меня слушаете?
Мухиттин отошел от окна.
— Слушаю!
— Вот и слушайте. Какая разница, спрашиваю? Мы не фашисты, потому что мы турки, сказал я ему. А он решил, что я с ним недостаточно откровенен, и обиделся. Но на что тут обижаться? Вы понимаете, что я хочу сказать? Вижу, не понимаете!
«Да кем он себя возомнил?» — рассердился Мухиттин.
— Однако Махир — умный человек. Да, умный… Я всегда высоко ценил умных людей, даже если они мои враги. А ведь он, собственно, мне и не враг. Передайте ему это!
— Не думаю, что мы еще когда-нибудь увидимся.
— Увидитесь, увидитесь. И помиритесь, конечно. Сколько нас человек-то всего! Обиды забываются.
— Я не считаю, что наши разногласия забудутся. Если бы я так думал, то не пришел бы к вам.
Гыясеттин-бей прищурил свои маленькие глазки и стал выглядеть чуть ли не добродушным. По-мальчишески резво вскочил со стула.
— Да-да… — Вид у профессора был такой, словно он пытается показать, что верит Мухиттину.
— Скалу еще раз, что я пришел не затем, чтобы наладить между вами отношения, — проговорил Мухиттин.
— Ладно, ладно, — улыбнулся Гыясеттин-бей. — Больше вы с ними не увидитесь, верю. — Он дошел до середины комнаты, остановился и пробормотал, словно про себя: — Не увидится? Не увидится с Махиром? — Немного постояв, внезапно спросил: — Так, а что они говорят обо мне?
Мухиттин понял, что имеет в виду профессор, но все-таки переспросил:
— Вы о ком? — и, довольный своим ответом, внимательно посмотрел Гыясеттин-бею
— О них, о них, дорогой мой, о Махире Алтайлы и его окружении!
— Ничего хорошего не говорят, эфенди!
— Нет, вы скажите, что именно говорят, что?
Мухиттин сделал вид, будто не хочет вести речь о таких неприятных вещах, и подумал: «Кажется, я был о нем слишком высокого мнения».
— Ну милый мой, расскажите, что они говорят?
— Что у вас одни черепа на уме.
— Ну, это мы знаем. Я этого и не скрываю. Что еще?
— Говорят, что ваши идеи неправильны…
— Это неинтересно, дальше! Что они говорят обо мне лично?
— Профессор, мы будем вместе с вами работать над журналом. Какое вам дело до всяких сплетен? Мы с ними порвали!
Гыясеттин-бей строго посмотрел на Мухиттина, словно желая сказать: «Ах ты, хитрец!» Покачал головой, повернулся спиной к Мухиттину, взял со стола пачку сигарет и закурил. Потом обернулся и тихо спросил:
— А что молодежь? Уважает ли меня?
— Они говорят, что вы у себя в саду разводите кур.
Лицо профессора Каана исказилось. Щеки будто подтянула вверх невидимая рука, рот раскрылся.
«Да, на этот раз я дал маху! — подумал Мухиттин. — Не надо было об этом говорить. Сам себе могилу рою!»
— Значит, вот что они обо мне говорят? Кур развожу? Постарел, прежнего пыла нет? Так?! — Гыясеттин-бей злился словно не на тех, кто говорил о курах, а на Мухиттина.
— Да не придавайте вы им такого значения, эфенди! — сказал Мухиттин. «Как, однако, на него подействовало!»
— Кто это говорит? Махир? Я ведь его, можно сказать, взрастил!
— Вы всех нас взрастили! — сказал Мухиттин и уселся на тот же стул, с которого недавно встал. Профессор, однако, остался стоять, и Мухиттину стало неудобно. — Я и в своей статье об этом писал.
— Если в основу националистической идеи положить историческое прошлое, то какая, спрашивается, будет разница между ней и идеологией Народно-республиканской партии с ее народными домами? [99] Никакой!
99
Культурно-просветительские учреждения, продвигавшие в массы идеологию кемализма.
— Я тоже так думаю!
— К тому же началась война. Если после нее в мире возникнет совершенно новая ситуация, нам нужно будет найти какие-то новые слова. Какой смысл повторять речи лекторов из народных домов? Вот вы что им скажите!
— Эфенди, я с ними…
— Да, и правда, вы уже говорили! — Гыясеттин-бей сел за стол. На губах у него появилась улыбка, значения которой Мухиттин понять не мог. Посмотрел на бумаги и книги, лежащие на столе, потом на часы.