Джейк
Шрифт:
Над столом повисает тишина, все переглядываются, и Жан кивает.
Говорят, в древности была традиция голосований – по самым важным вопросам. Они чтят обычаи древних и выкладывают на стол правые руки; Разум на их запястьях горит красноречивее словесного ответа. Красный – цвет несогласия, он медленно гаснет, уступая оранжевому сомнению и желтоватому "скорее за". Запястье Зэмбы зеленое, как и Жана, как и Амуна, как и Дхавала, он произносит уверенно, уже решенный вопрос:
– Доложу о приборе другим исследовательским комплексам.
Как и положено по инструкции.
Жан видит это, но не комментирует.
– Вы тоже начинайте работу, – говорит он всем, но смотрит только на неё. – Никаких отклонений от изначального плана, просто нужно доработать прибор.
Все кивают, соглашаясь, даже Чи – глупо спорить с общим решением, выбор не предусмотрен. Когда проект вёл он, у него вышла груда пластика и металла. Шестнадцать тысяч сто две неудачных попытки.
– Дхавал, от тебя жду выводов в течение недели. Осмотри капсулу еще раз, может там есть зацепки, что пошло не так.
Дхавал показывает большой палец и кладет в рот свой вкус, прикрывая глаза. Он доволен своей ролью, и Жан берет на себя самую неприятную – каждый избегает спрашивать, кто.
– Потом я схожу и проверю прибор, – он произносит.
В первые несколько секунд Разум воспринимает это как команду и высвечивает трансляцию прибора над столом. Они слышат визг – оно всё еще визжит, двигая отростками, оно сновь покрыто бурой коркой засохшей слизи. Кажется, его вонь чувствуется даже через проекцию.
Изображение почти мгновенно гаснет.
Никто из них не может завтракать после этого.
***
Жан любит гулять в саду.
У Ремидос нет дел на сегодня – может быть, он жалеет её после неудачи, может быть, не доверяет больше. Ремидос еще раз проверяет расчеты и схемы – все они одобрены Разумом, его зеленая галочка стоит на каждом изображении. Бессмысленно пытаться исправить то, что уже испорчено, поздно делать заново, и снова многие годы потрачены попусту, а темная материя пожирает чуть более близкую звезду.
Ремидос находит его в саду вечером.
Температура снаружи гораздо ниже её любимой, внешняя среда не регулируется Разумом, и Ремидос вырисовывает несколько кругов пальцем на ладони, включая обогрев костюма. Она готова поспорить, Жан включил его на полную мощность. Он стоит неподвижно и смотрит то ли в никуда, то ли на цветы. Это жасмин, Ремидос как биолог легко, без Разума, вспоминает название.
Она подходит тихо, он не оборачивается, и она стоит рядом с ним какое-то время, а потом признает:
– Это действительно провал.
– Это совсем не то, чего мы ожидали, – Жан соглашается.
– Никто не создавал настолько уродливого прибора.
Жан прикрывает глаза, вздыхая, тут не с чем спорить, и иногда Жан слишком мягок с ними. Особенно с ней. Ремидос думает, что знает его лучше остальных.
– Многие создавали приборы раньше, очень многие, – говорит Жан. – Шестнадцать тысяч сто две попытки, из них пять твоих. И ни разу не было такого чудовищного.
Темнеет, и свет заходящего солнца окрашивает блеклые цветы. Они поворачивают головы и смотрят на небо: оно золотое и алое от заката, яркое, слишком яркое – какое бывает перед тем, как стать непроглядно-темным. Амун говорит, каждый день в нем светит меньше звезд.
– Это моя вина, мой проект. И я согласна утилизировать его и передать очередь другому.
– Дай ему шанс, – вместо согласия отвечает Жан мягко.
С ним она не научилась спорить даже за сотни лет, но она не может – просто не может видеть создание.
– Оно дрожит. Ты видел, ты чувствовал? Оно исходит слизью и пульсирует, постоянно пульсирует, как будто готово разорваться, в нём постоянно движется что-то, как ток по проводам, и я не могу его даже видеть без омерзения. Неужели ты не видишь? И эта гадкая, коричневая жижа, которая выходит из него – ты чувствовал запах? Хуже земли, она течет из него.
Жан ловит её руки, сжимая – крепко, заставляя посмотреть в глаза, и она замолкает.
Он гладит её по запястью большим пальцем – плавно, тепло, нажимая датчики Разума на коже. Оказывается, они горели красным, прося разрешения на вмешательство Разума, но Ремидос даже не обратила внимания на зуд до этого касания. Зуд успокаивается под его пальцами, красный цвет гаснет, сменяясь спокойным золотом, и манипулятор касается её шеи, вводя успокоительное. Манипуляторы редко выходят в сад. Она закрывает глаза, открывает их уже спокойной, и убирает руки.
– Конечно, я вижу, – только теперь отвечает Жан. – Конечно, я чувствую.
Теперь она может говорить спокойнее, и говорит, но то же.
– Оно всё из биоматериала. Конечно, я биолог, на него опирался проект, я закачала много образцов, но оно из биоматериала целиком. Как животные, как это возможно. Неужели ты веришь, что это и есть наше спасение?
– Я верю в Разум.
На это ей нечего ответить, вера в Разум нерушима, и у них не особенно много вариантов. Почти год заняло создание этого прибора, еще несколько лет – расчетов, а до этого прошлого, а до этого еще прошлого, и так каждая исследовательская группа на Земле. Тёмная материя ест их с каждой лишней секундой.
– Ты тоже ходила на него смотреть, – понимает Жан с улыбкой, словно уличил её в диковинной смелости.
Не ради себя, не для спасения от темной материи – ради него хочется менять мир. Это его роль в команде. Ремидос трет место укола на шее и начинает думать о том, как вытянуть максимум из органики – как и должна бы с самого начала.
– Надо отправить его в капсулу для регенерации. Раз уж оно органическое.
Разум пульсирует на запястьях, напоминая – скоро время для сна, циферблат загорается на коже, начиная обратный отсчет. У них чуть меньше часа. Уже темно настолько, что Разуму приходится включить фонари, и они идут назад к базе по узкой полоске света. Солнца почти не видно, странно – но Ремидос не хочется возвращаться.